Прыжок в длину

Ведерников не мог доказать, он мог только свидетельствовать: когда приближаешься к этой границе, возникает личная бесконечность — по земным меркам, метр в длину или дециметр в высоту, а на самом деле чудовищной глубины и плотности пространство, которое становится все более пружинистым и злым по мере того, как ты на него напираешь. Личная бесконечность гудит ниже порога слышимости, обметывает губы толстой вибрацией, в волосах от нее будто горячий песок. Ты ее чувствуешь, ты ее чуешь. А есть ли что-то там, за пределом сегодняшних возможностей человека — или, прыгнув в неизвестность, окажешься в пустоте, в падении с каких-то безумных высотных этажей? Он, Ведерников, уже совершил один такой прыжок и заплатил за это. Но только атака на предел и есть спорт. Медленно, трудно, по черной и черствой пяди расширяется территория — но там, где сто лет назад торжествовали олимпийцы, сегодня работают кандидаты в мастера. Знаменитый рекорд прыгуна Майера Принштайна в 1898 году был 7.23.

Он, Ведерников, был предназначен, он мог. Он это попробовал и ничего другого не хотел. Спортивные годы его проходили, пока он спал, жрал, ковылял, как курица, на вихляющих протезах, мыл культи. Если бы не Женечка Караваев, он бы сейчас летал над прыжковой ямой, с солнцем в животе. И вот именно за то, что спорт Ведерникова был настоящий, за то, что он с принужденной улыбкой едва соглашался признать аттракцион за тренировку, колясочники его сторонились, отводили глаза, не замечали протянутой руки. Добрый тренер Володя теперь частенько шушукался о чем-то с дядей Саней, припертым его покатой физической массой к стенке спортзала; судя по интонациям, ходившим высокими волнами, Володя убеждал, что ничего не выйдет, а распластанный дядя Саня протестовал. Ведерников ловил себя на том, что в этих заунывных спорах он на стороне Володи: действительно, хватит.

Незаметно, мало-помалу, дядя Саня сделался в тягость. Раздражали его назидания, раздражал соленый плотский душок, проступавший сквозь все одеколоны и даже сквозь перегары похмелья, раздражал помятый «Москвич» с замшелыми внутренностями, норовивший закипеть и тогда испускавший едкий разбеленный дым, будто горящая свалка. Между прочим, в «Москвиче» время от времени обнаруживались разные странные предметы: то надтреснутая пудреница, то плюшевая собака с полуоторванным кожаным носом, то большой настольный калькулятор, на дисплее которого светилось бессмысленно сложное, с четверками и тройками в периоде, число. Ведерников давно уже догадывался, что дядя Саня больше не на тренерской работе, и однажды догадка подтвердилась. Направляясь на очередной сеанс массажа, Ведерников из окна «Мерседеса» увидел двух девчонок, прелестных, загорелых, в юбках не более наперстков: потряхивая блестящими локонами, посверкивая браслетками, девчонки ловили такси. Тотчас к панели пристал знакомый «Москвич», девчонки, поегозив у водительского окна, полезли, подбирая медовые ноги и леденцовые сумочки, на пассажирское сиденье — и тут над полосой загорелся зеленый, поток тронулся, и Ведерников еще успел увидеть, как дядя Саня, закусив папиросу, вписывается в разворот.

На другой день бывший тренер позвонил, но Ведерников спрятался от зудящего мобильника в туалет. Он отвернул на полную краны, пустил в ванну резкую струю, так что смеситель чуть не встал на дыбы. Вода бурлила, ворчала, рычала, Ведерников зажимал мокрыми ладонями уши — и все равно слышал перекличку телефонов, пронзительного мобильного и басовитого домашнего; через небольшое время к ним присоединилось курлыканье дверного звонка и глухие, кулаком и плашмя, удары в дверь. Так продолжалось несколько дней, и Ведерников, весь забрызганный, вытаращенный на запотевший флакон рыжего шампуня, чувствовал себя затравленным.

Дядя Саня сделался ненавистен — но однажды все кончилось. В дверь позвонили чужим, предельно кратким звонком, требовательная женщина из Мосэнерго пришла снимать показания счетчика, и, когда Ведерников ей отворил, на рябенький от грязи кафель лестничной площадки упала ярко-белая, с острым, как лезвие, сгибом, записка. «ДЕШЕВКА ТЫ ОЛЕГ», — значилось в записке вертикальными, будто из кольев, печатными буквами. Больше тренер не приходил.

III

Имея опыт и дарование в бизнесе, мать прекрасно понимала: половина успеха — нанять правильных людей. Три-четыре раза в месяц Ведерникова навещала ее прислуга: интеллигентная, с лицом как прелая роза, Екатерина Петровна, наводившая в квартире такую стерильность, что после нее хотелось ничего не трогать руками. А потом в жизни Ведерникова появилась Лида — домработница, нянька, медсестра и до странности хороший человек.