Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы

Двенадцать тысяч! Когда гитлеровец назвал эту цифру, у каждого из нас, казалось, кровь закипела в жилах. Какое варварство! Какое страшное преступление!

Уничтожать фашистских извергов, беспощадно уничтожать! Мстить за кровь наших братьев и сестер, за муки наших отцов и матерей, детей, за сожженные села и разрушенные города, за родную землю! Нас называют народными мстителями. Так будем достойны этого высокого звания!

…Граф Гаан оказался менее податливым, чем подполковник Райс. На все вопросы Кузнецова он отвечал молчанием и лишь изредка высокомерно цедил:

— Удивлен, что среди офицеров немецкой армии есть такие, как вы, герр обер-лейтенант.

Потом он стал читать Кузнецову мораль:

— Стыдитесь, обер-лейтенант! Перед богом и фюрером стыдитесь! Где была ваша совесть, ваша честь, когда вы предавали фатерлянд? И главное: кому сдались? Бандитам из леса. Это просто невероятно. Это парадокс: немецкий офицер — большевистский партизан.

— Гитлер проиграл войну, — говорил Кузнецов, — его карта бита, и более благоразумные немецкие офицеры в этом уже убедились. Поймите, граф. Кому нужна эта война? Может быть, вам доставляет удовольствие мерзнуть тут, на захваченной земле, где каждый смотрит на вас, как на зверя? Не лучше ли отдыхать в мягком кресле у камина и не думать о том, что тебя завтра или даже сию минуту настигнет партизанская пуля?

— Не агитируйте меня, обер-лейтенант. От своих убеждений я не откажусь. Ваши слова о том, что благоразумные немцы бросают оружие, — это большевистская агитация! Я на нее не поддамся. И никто из моих коллег не поддастся. Уходите прочь от меня!

Граф замолк, отвернулся и перестал реагировать на вопросы. Его нахальство дошло даже до того, что при виде Кузнецова он начинал ругаться сквозь зубы, шипеть, как змея, и плеваться.

Николаю Ивановичу надоела такая напрасная игра, и он был вынужден ультимативно заявить Гаану:

— Господин граф, если вы не согласитесь отвечать на наши вопросы, мы вас сегодня же расстреляем.

И эти слова не подействовали на фашистского фанатика. Он сделал вид, что не слышит слов Кузнецова, и продолжал сидеть недвижимо, повернувшись лицом к стене.

— Ладно, — сказал Кузнецов. — Даю вам на размышления еще два часа. Меня удивляет лишь одно: из всех офицеров, которых мы взяли в плен, только вы оказались таким упрямым. Даже имперский советник связи подполковник Райс и тот не колеблясь обо всем нам рассказал…

Услышав о Райсе, граф вздрогнул, метнул злобный взгляд на Кузнецова и промолвил:

— Я допускаю, что среди офицеров армии фюрера могут найтись такие, как вы, негодяи и выродки, которые из боязни за собственную шкуру продались большевикам, изменили великому рейху, совершили самый тяжкий грех перед богом. Но я очень удивлен, что среди немецких офицеров нашлись, кроме того, такие примитивные лжецы, как вы, обер-лейтенант. Вы хотите так дешево меня купить? Кого? Меня? Стыдитесь! Прочь! Еще раз говорю: прочь от меня!

Лицо графа побагровело, он злобно зашипел, руки его затряслись. А Кузнецов, спокойно дождавшись, пока гитлеровец немного опомнится, сказал:

— Введите, пожалуйста, имперского советника связи. Пусть господин граф убедится, что не все немецкие офицеры такие тупые фанатики и идиоты, как он…

На пороге появился подполковник Райс. Увидев его, Гаан схватился за голову, начал рвать на себе волосы и, рыдая, закричал:

— О, майн готт! Майн готт! Что творится с немецкой армией? Что творится? Неужто вы, господин подполковник, так быстро сдались этим бандитам из леса? Неужто все это правда? А может быть, это сон?..

— Господин майор, господин майор, — спокойно начал Райс, — это не сон, это правда. И я прошу: одумайтесь, возьмите себя в руки, не впадайте в отчаяние. Неужели вы не видите, что творится вокруг, что происходит в мире? Мы проиграли войну…

— Но, господин подполковник, как вы смеете так утверждать?