Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы

Надо сказать, что Николай Иванович Кузнецов терпеть не мог не то что самогонки, но и вообще никаких алкогольных напитков. Исключение он делал только для пива и, если представлялась возможность, возил с собой несколько бутылок его. Но отказываться от шнапса — не в характере немецких офицеров, и Кузнецову хочешь не хочешь, а приходилось поддерживать компанию. Тем более что первый тост всегда провозглашался за фюрера. Так было и на сей раз. Вторую рюмку подняли за «великий рейх», потом пили за победу. Хозяин попробовал было поднять рюмку за Украину, но обер-лейтенант велел ему замолчать и сам предложил выпить за украинское сало и масло…

Хозяин косо посмотрел на офицера, не стал пить и вышел из комнаты. Мы не удержались от смеха, а Шевчук даже сказал тихо:

— Наверное, он сегодня заболеет от переживаний.

Насытившись, мы хотели спеть, но Николай Иванович нас остановил, показал на часы и велел позвать хозяина. Когда тот, пошатываясь от хмеля, вошел в комнату, Кузнецов обратился к нему с длинной тирадой. Он показал пальцем на стол, одобряя угощение, потом провел рукой по своему животу (дескать, хорошо наелся) и тут же попросил теплой воды помыть руки.

— Переведите, пожалуйста, что нужно господину офицеру?

Шевчук дожевывал последний вареник и сам не знал, о чем идет речь, но, выдавая себя за знатока немецкого языка, не задумываясь выпалил:

— Господин обер-лейтенант говорит, что ему очень понравились ваше сало, колбаса, яйца и даже самогонка. Но вы дали всего этого маловато. Несите-ка еще пару килограммов сала, колбасу, яйца и бутылку первака. Да еще две буханки хлеба, мешок белой муки и ведро овса для лошадей.

Такой «перевод» был для нас неожиданным. Еще большей неожиданностью оказался он для Николая Ивановича. Но «поправить» Шевчука никто не осмелился. А он вполне серьезно продолжал:

— Офицер приказывает приготовить все за пятнадцать минут, иначе вам будет плохо. Поняли?

— Понял. Но… — мужичок хотел что-то спросить, но Миша грозно прервал его:

— Никаких «но». Идите и выполняйте!

Хозяин поклонился офицеру и вышел из комнаты, бормоча под нос:

— И куда все это он будет есть? Нажрался до бесчувствия, еще на живот показывает, дескать, полон, как бочка, а все еще подавай.

Через четверть часа все было на столе.

— На, ешь мой труд, пей мою кровь, чтоб тебя разорвало, дьявол ненасытный! — разошелся хозяин. — Ребята, бросайте вы этого изувера! Пусть его черти возьмут, а то и вам когда-нибудь насолит за вашу украинскую доброту.

И мы снова мчались по наезженной санной дороге.

— Ничего более умного ты не мог придумать, — отчитывал Шевчука Николай Иванович. — И зачем тебе это сало, яички, колбаса? Да еще и целый мешок муки… Что ты со всем этим будешь делать?

— Как что? Мы едем в город, к нашим людям. Полмешка муки отдадим Левицкой, а остальное — Соне Приходько. Раздобудем где-нибудь барана, будут пельмени! И все остальное не пропадет.

— Особенно овес, — добавил Коля Приходько. — Когда я набирал его, видел, что у этого кулака полные закрома всякого зерна. Не сам же он его вырастил. Держит двух работников, а сын служит в немецкой управе. Мы еще мало пощипали эту гадину.

Услышав о пельменях, Николай Иванович повеселел. Всегда, чтобы поднять его настроение, мы пускали в ход два «козыря». Первым была песня «Ревела буря, дождь шумел». Он очень любил эту песню и научил нас петь ее. Ну, а второй «козырь» — пельмени по-сибирски. Как мастерски ни исполнял Кузнецов роль немецкого офицера, но страсти к пельменям не мог в себе погасить. Мы не раз предупреждали его, что любовь к пельменям может сыграть с ним злую шутку.

В тот же день случилось еще одно приключение. По дороге мы встретили сани с полицаями. Коля Приходько не стал сворачивать с дороги, чтобы пропустить их. За широкой спиной нашего кучера полицаям не видно было, кто сидит сзади. Им показалось, что навстречу едут обыкновенные деревенские парни, и они, тоже не сворачивая с дороги, стали ругать Приходько:

— Эй ты, что — ослеп? Не видишь, кто едет? А ну, Грицко, слезь и дай этому олуху в ухо, чтоб знал, с кем имеет дело.

Но наш Николай первым соскочил с саней и кнутом изо всей силы начал «крестить» полицаев, приговаривая:

— Вот вам, вот вам, свинячьи морды! Смотрите лучше, кого я везу.

Полицаи уже сами увидели в наших санях немецкого офицера и виновато начали просить у Приходько извинения. Потом они вежливо свернули с дороги, и, когда мы проезжали мимо них, слышно было, как они выкрикивали: «Хайль Гитлер!»

— Теперь порядок, — довольно сказал Приходько. — Я научу вас, как надо служить немцам!

Такие «упражнения» с полицаями Коля проделывал часто. А однажды даже забрал с их подводы ковер и застелил свое сиденье.

Николай Иванович ругал его не раз за это, но не в характере Коли было отступать от своих намерений.

— Полицаи и всякие другие продажные шкуры — наши злейшие враги, — говорил Приходько. — Не было бы их, фашистам здесь пришлось бы гораздо тяжелее.