Прыжок в ночь

- На засаду нарвались. Насилу отбились. Троих потеряли, а командира вот ранило.

- Куда же вы теперь с ним?

- Думаем где-нибудь в деревне оставить - может, кто и выходит.

Посидев, они поднялись. Четверо взяли носилки на плечи, и все молча скрылись среди деревьев. Мы пошли своим путем-дорогой.

Прошло совсем немного времени, когда со стороны, куда ушли беловцы, застучали винтовочные выстрелы, коротко прострочил пулемет, грохнул взрыв. Под порывами ветра тревожно зашелестела листвой горькая осина. Мы не могли прийти на помощь ушедшим. У нас не было оружия. Скверная это штука - чувствовать себя кроликом перед лицом ежесекундной опасности.

Впереди, справа и слева (по нашему предположению, на опушках), застрочили пулеметы и автоматы. Участок леса, где мы находились, был блокирован немцами. Соваться в лес они боялись. Но проходя по опушкам или по лесным дорогам, открывали пальбу во все стороны. Лес таинственно и настороженно молчал. Жуткая тишина леса действовала на фрицев сильнее, чем наша стрельба.

- Ты посиди пока здесь, на полянке, а я поразведаю, что там, - сказал москвич (имени его я так и не удосужился узнать).

- Заламывай ветки, на всякий случай, чтобы потом не растеряться! - крикнул я ему вдогонку.

Через полчаса после его ухода застрочил, словно дог залаял, крупнокалиберный пулемет. Дрогнуло что-то у меня в груди. Осторожно пошел вперед, ориентируясь по заломанным веткам. Куковала кукушка, предсказывая кому-то долгий век. «Много сулишь, - упрекнул я бездомную пророчицу, - а век-то, оказывается, короче твоего клюва».

Под большим можжевеловым кустом со срезанной верхушкой он лежал возле муравейника лицом вниз, откинув в сторону руку, другой судорожно сжимал пучок травы. На гимнастерке, пониже лопаток, чернели рваные кровяные раны, облепленные муравьями. Я нагнулся над ним.

- Ду-ду-ду… - в ту же секунду снова залаял пулемет. Огненный смерч пронесся надо мной. Я упал на землю рядом с убитым. Даже мертвый, он позвал меня наклониться и этим спас меня. Муравьи набросились, впивались в руки, лицо и шею. Переждал огонь, встал, отряхнул муравьев, взял под мышки еще не остывшее тело и отнес от муравейника метров на тридцать в сторону. Положил под куст, сложил на груди руки. В полуоткрытых, с холодной синью глазах москвича, как на негативе, запечатлелось мечтательно-задумчивое выражение. Перед смертью вспомнил он, видимо, о чем-то хорошем. О родной Москве? Или о скорой встрече с любимой? То были мои мысли. О чем думал он, навсегда ушло с ним.

- Прощай! - прошептал я и вдруг заметил под тем же кустом оставленную, может быть, после другого убитого, прикрытую хворостом винтовку. Дважды сказав спасибо москвичу, я взглянул на него еще раз и пошел прочь.

Гулко застучал пулемет, будто почуяв, что добыча ускользает от него. «Цок, цок»,- целовали пули деревья. Я шел без дум и мыслей. Все душевные силы, казалось, были исчерпаны. Тупое, мертвящее равнодушие сковало волю. Усталость и безразличие овладели мной.

Мое положение оставалось неопределенным: один, полураздетый, в незнакомом лесу, блокированном к тому же гитлеровцами…

Опять закуковала неугомонная кукушка.

К вечеру как-то сразу потемнело. Собиралась гроза. Рано зачастили они в этом году. Словно в испуге, гнулись и скрипели под порывами ветра деревья. Ослепительная молния как будто расколола небо надвое, и хлынул дождь. Не замечая хлещущих струй, я все шел и шел, стараясь уйти как можно дальше от того места, где под кустом остался мой недавний товарищ.

Гроза отгремела, и ночь опустилась на землю. Выбрав местечко посуше, под густой елью, устроился на ночлег. От холода и сырости словно мурашки ползали по телу. Гибель москвича не выходила у меня из головы, наводила на мысль о возможности собственной такой же участи. Временами впадал в полузабытье, в полусон. И тогда в моем затуманенном воображении возникал образ матери, и словно бы чудился ее тихий, но силы душевной исполненный голос: «Крепись, сынок, не падай духом!..» Вздрогнув, открывал глаза, но из темноты, обступавшей меня, не доносилось ни звука, только ветер шумел в кронах деревьев.

Под утро совсем закоченел. Едва появились первые проблески рассвета и первые лучи солнца, отражаясь алмазными вспышками, засверкали на глянцевой от дождя листве деревьев, я выбрался из-под ели. Немного размявшись, принялся гоняться за солнечными зайчиками, подставлял под их живительное тепло спину, руки, лицо. Когда отошел и отогрелся немного, затянул потуже поясной ремень и зашагал на восход.