Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

Настроение евреев становилось все более мрачным. У сына соседей Альфреда Шохета был мотоцикл, но было приказано сдать его властям. Когда я был ребенком, Альфред часто брал меня покататься на нем, но теперь вдруг евреям запретили иметь мотоциклы. Шохет исчез, и больше его не видели.

В это время мой дядя Мориц был в Дахау, и его семья была вне себя от беспокойства.

— Ты ничего не слышала о тете Кароле? — спросил я маму.

Но мама никогда больше не слышала о тете Кароле, своей сестре.

Я старался избегать скопления людей. Кто знает, когда они нападут на тебя? Я быстро усвоил: какие улицы опасны, какие необходимо обойти. Моя мама, которая боялась, что я однажды выйду из квартиры и не вернусь, умоляла меня:

— Лео, не выходи! Не надо! Останься дома.

Я знал, что она права, но я был молодым и все еще чувствовал себя неуязвимым. Может быть, я смогу удрать от нападающих. На улицах они носили теперь повязки со свастикой и приветствовали друг друга словами «Heil Hitler!» и «Sieg heil!», вскидывая при этом вытянутую руку в фашистском салюте. Народ собирался послушать выступления, разносившиеся из громкоговорителей.

Каждая поднятая рука, каждый крик, каждое проявление присутствия нацистов действовало мне на нервы. С юношеским азартом мне хотелось с пользой расходовать свою энергию, хотелось хоть немного нормализовать свою жизнь. Однажды, в конце лета, я поехал на велосипеде в Пратер, место отдыха в Вене, где мы с друзьями всегда играли в футбол.

— Не езди туда, — настаивала мама, — зачем тебе это?

Таким был теперь язык всей нашей жизни: не ходи туда, не делай это. И все же шестеро из нас поехали в Пратер. Мы приехали, прислонили велосипеды к деревьям рядом с площадкой и начали играть в футбол. В это время появились коричневорубашечники. Они были выше нас, и их было больше. Они швырнули наши велосипеды на землю, стали топтать их, сломали фары и спицы. Затем они отодрали сиденья и уничтожили их. Ехать на велосипедах мы больше не могли.

Мы взвалили их на плечи и расстроенные отправились домой. Но тут коричневорубашечники вернулись и начали преследовать нас, крича: «Жид, жид!» Было абсолютно невозможно убежать, неся на себе велосипеды. Мы бросили их и побежали, слыша сзади презрительный хохот нацистов. Они не побежали за нами — хозяин не бегает за собакой. Они были новой расой — расой господ, а мы были просто евреями. На их поясах было написано: «Кровь и честь». Мы же бежали домой искать утешения у своих матерей.

В большинстве случаев коричневорубашечники расхаживали с выражением презрения и высокомерия на лицах. Они должны были вести себя как юные господа, достойные представители новой Германии. Но, гордо шагая, они пели:

Когда еврейская кровь брызнет из-под ножа…
Повесьте евреев, поставьте попов к стенке…
Мы будем маршировать, пока все не обратится в руины,
потому что сегодня нам принадлежит Германия,
а завтра — весь мир…

Когда я однажды во второй половине дня пришел домой, мама спросила меня о настроении на улицах.

— Мама, — ответил я, — это место больше небезопасно для нас.

Дни становились короче. Тете Мине и дяде Сэму удалось покинуть Вену через несколько недель после аншлюса. Из Люксембурга они прислали маме несколько писем. Она ответила им, что хочет, чтобы я бежал из Вены, пока это еще возможно. Пусть Лео приедет к нам, написали они. Я вспомнил, как Мина голосила в день похорон моего отца, и мне показалось, что я и теперь слышу ее стенания, даже из Люксембурга.

— Это же временно, — убеждала меня мама, когда я протестовал. — Лео, я боюсь, что однажды они заберут тебя.

В конце концов я не мог больше противостоять ей и сдался. Медленно начал возникать план: я мог бы покинуть Вену еще до начала зимы. Во вторник, так как по еврейским преданиям вторник — счастливый день. Сначала поехать на трамвае, а потом на поезде. Связаться с кем-нибудь из Комитета помощи Эзра. Найти убежище в немецком городе Трир, куда можно было теперь добраться без паспорта, потому что Австрия стала частью Германии. Затем, в промозглую ноябрьскую ночь, под покровом темноты переплыть реку и оказаться в безопасности.

— Реку? — озабоченно воскликнула мама, когда слушала мой план. Она вспомнила спокойные времена и пикники возле Дунайского канала.

Лео, будь осторожен в воде!

— Мелкую речку, — сказал я. — Это же не Дунай! Знаешь, это совсем маленькая речка. Не переживай, это пустяк, мама.

Пустяк… только река, которую мне нужно будет переплыть в случае, если я найду убежище в Трире, если меня не арестуют на улице, если этот Эзра-Комитет знает, что нужно делать.