Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

Она посмотрела на меня и грустно улыбнулась, не сказав ни слова. Я был незрелым семнадцатилетним мальчиком, пытающимся пустыми фразами ввести в заблуждение изможденную от забот женщину. Чуть позже мы надели пальто и отправились к ближайшему углу ждать трамвай номер 5, на котором я должен был ехать к бабушке в район Оттакринг. Это означало прощание с мамой. Все происходящее было слишком тяжело для нее: сцена в больнице, опасности в городе, расставание с сыном. К началу моего бегства из Австрии, после всего пережитого, поездка через весь город к вокзалу была ей не по силам.

В Вене уже зажгли фонари. Мама, Генни и я стояли в ожидании трамвая, и мне становилось все тревожнее. Я боялся взрыва чувств со стороны мамы и в то же время опасался своих собственных слов, собственных сомнений, чего-то, что было бы неловким и мучительным для меня и ничем не помогло бы маме.

— Будь очень осторожен, — сказала мама, когда подъехал трамвай.

Легкий туман клубился в свете фар. Я обнял маму и Генни и вошел в трамвай, чтобы за пятнадцать минут добраться до бабушки.

— Будь осторожен, — повторила она. — И напиши как можно скорее!

Никогда больше я не видел маму и сестер.

Я был еще подростком, стоящим на пороге взросления. Всю свою жизнь я нес ответственность, но в определенных границах, которые давали мне чувство защищенности. Все эти границы начали теперь исчезать. Я пытался внушить себе, что это — начало великолепного приключения: поездка в Люксембург, чтобы увидеть дядю и тетю. Расставание, без сомнения, временное.

Когда я пришел к бабушке, там было еще печальнее. Ее дочь, моя тетя Роза, сидела рядом с бабушкой, держа ее за руки. Тетя Роза, которая боялась темноты, видела, как тьма сгущается вокруг нас. Неделю назад, на прощание, она взяла меня с собой в Венскую государственную оперу на «Травиату». Мы оба делали вид, что в мире все еще есть остатки культуры. Дядя Исидор тоже был у бабушки. Он выглядел почти таким же обеспокоенным, как в день прихода Гитлера, когда чужие люди насильственно вторглись в еврейские квартиры. Бабушка, оцепенев, сидела в кресле и плакала, не скрывая слез.

Я подошел и обнял ее. Она заплакала еще сильнее. Меня охватило чувство, что позади остается ужасно много плачущих людей. Даже тогда, когда я, пытаясь обмануть себя, воображал, что моя семья однажды, в некотором отдаленном будущем, последует за мной и мы все встретимся в безопасном месте, мне было очевидно, что для моей бабушки все это уже поздно. Она была слишком стара, и я знал, что в этот миг мы видимся с ней последний раз.

Бабушка была неимоверно дорога мне. Когда был жив мой отец, мы с ним каждое воскресенье ездили к ней. Рядом с ней я чувствовал, что я любим. Ей было почти семьдесят, и позади были тяжелые годы. После того как обстановка в Вене так драматически ухудшилась, бабушка все чаще подвергалась издевательствам со стороны юных хамов, для которых она была легкой добычей. Позже «Сара, Сара, Сара» заменили намного более грубыми выражениями. А сейчас она теряла своего внука — это было выше ее сил.

— Успокойся, — сказала тетя Роза и нежно погладила ее по голове. — Не делай ему еще больнее.

Они еще не догадывались тогда, что ожидает их самих позже, в Аушвице.

— Идем, — вдруг быстро сказал дядя Исидор. — А то ты опоздаешь на поезд.

Я наклонился к своей старой, убитой горем, бабушке и поцеловал ее. Она последний раз тихо шепнула мое имя.

Такси мчало нас сквозь моросящий дождь к западному вокзалу Вестбанхоф, где несколько месяцев назад Гитлер вошел в Вену. Вокзал казался еще огромнее, чем раньше. Дядя Исидор, дотошный во всем, был сердит, потому что забыл взять зонт. Он всегда стремился сохранить достоинство. Тогда он еще не имел представления об унижениях, ожидающих его в Бухенвальде, и о смерти в Аушвице.

Поезда всегда волновали меня. Кто знает, что может открыться в огромном, незнакомом мне мире? Сейчас вокруг толпились солдаты и полицейские в форме — любой из них мог наброситься на нас из-за пустяка. Дядя дал мне билет на поезд, пожал руку и сказал: «Bleib gesund». — «Будь здоров».

Это было все. В этот день было так много расставаний, что наш запас слов для этого был исчерпан. Мы пошли вдоль платформы к поезду. Дядя Исидор нес мой чемодан, а тетя Роза так крепко сжимала мне левую руку, как будто я мог упасть без ее помощи. Сев в поезд, я высунулся из окна и увидел их на платформе.

— Спасибо за все, — сказал я.

Мое сердце готово было выскочить из груди от волнения и страха, но я улыбался, стараясь убедить их, что у меня все хорошо. Тогда они скажут маме, что я, уезжая, был счастлив, и мы все будем охвачены одним и тем же утешающим нас вымыслом.

— Передай привет Мине, — одновременно сказали они.