Прыжок за борт

Пожалуй, он даже испугал меня своей возбужденной болтовней. Он был разговорчив, как мальчишка накануне долгих каникул, дающих возможность шалить сколько угодно, а такое настроение у взрослого человека и при таких обстоятельствах казалось слишком необычным — чуточку ненормальным и небезопасным. Я уже готов был взмолиться, прося его отнестись к делу посерьезнее, как вдруг он положил нож и вилку (он начал есть или, вернее, машинально глотать пищу) и стал шарить вокруг своей тарелки. Кольцо! Кольцо! Где оно, черт возьми… Ах, вот! Он зажал его в кулак и ощупал один за другим все свои карманы. Как бы не потерять эту штуку… Не повесить ли кольцо на шею?.. Тотчас же он этим занялся и достал кусок веревки, которая походила на шнурок от башмака. Так! Теперь будет крепко. Дьявольская вышла бы история, если бы… Тут он как будто в первый рад уловил выражение моего лица и немного успокоился. По-видимому, я не понимаю, сказал он с наивной серьезностью, какое значение он придает этому кольцу. Для него кольцо было залогом дружбы. Хорошее дело иметь друга. Об этом-де ему было кое-что известно. Он выразительно кивнул мне головой, а когда я жестом отклонил этот намек, он подпер лицо рукой и некоторое время молчал, задумчиво играя хлебными крошками на скатерти.

— Закрыть дверь — хорошо сказано! — воскликнул он и, вскочив, зашагал по комнате; поворот его головы, плечи, быстрые неровные шаги напоминали мне тот вечер, когда он, исповедуясь, шагал точно так же передо мной под тенью маленького набежавшего на него облачка, с бессознательной проницательностью извлекая утешение из самого источника горя. Это было то же настроение, и вместе с тем — иное; так ветреный товарищ сегодня ведет вас по правильному пути, а назавтра собьется с дороги. Походка его была твердой, блуждающие потемневшие глаза словно искали чего-то в комнате. Казалось, одна его нога ступает тяжелее, чем другая, — быть может, то была вина ботинок, — и поэтому походка была как будто неровной. Одну руку он засунул в карман, другая жестикулировала.

— Закрыть дверь! — вскричал он. — Я этого ждал. Я еще покажу… Я… я готов ко всему… О таком случае я мечтал… Боже мой, выбраться отсюда! Наконец-то я дождался… Увидите! Я…

Он бесстрашно вскинул голову и, признаюсь, в первый и последний раз за все время нашего знакомства я неожиданно почувствовал к нему неприязнь. Зачем это парение в облаках? Он шагал по комнате, размахивая рукой и то и дело нащупывая кольцо на груди. Какой смысл ликовать человеку, назначенному торговым агентом в страну, где вообще нет торговли? Зачем бросать вызов вселенной? Не так следовало подходить к новому делу; такое настроение, сказал я, не подобает ему… Да и всякому другому.

Он остановился передо мной. В самом деле я так думаю? — спросил он, отнюдь не успокоившись, и в его улыбке мне вдруг почудилось что-то дерзкое. Но ведь я на двадцать лет старше его. Молодость дерзка, это ее право, она должна утвердить себя, а всякое самоутверждение в этом мире сомнений является вызовом и дерзостью.

Он отошел в дальний угол, а затем вернулся, чтобы растерзать меня, выражаясь образно, ибо даже я, который был так добр к нему, даже я помнил… помнил о том, что с ним случилось. Что уж говорить об остальных?.. Что удивительного, если он хочет уйти… Уйти навсегда? А я рассуждал о подобающем настроении!

— Дело не в том, что я помню или остальные помнят! — крикнул я. — Это вы, вы помните!

Он не сдавался и с жаром продолжал:

— Забыть все… всех, всех… — Затем тихо добавил: — Но вас?

— Да, и меня тоже, если это вам поможет, — так же тихо сказал я.

После этого мы некоторое время сидели молчаливые и вялые, словно истощенные. Затем он сдержанно сообщил мне, что мистер Штейн посоветовал ему подождать месяц и выяснить, сможет ли он там остаться, раньше чем начинать постройку нового дома; таким образом он избегнет «лишних трат». Мистер Штейн иногда употреблял такие забавные выражения… «Лишние траты» — это очень хорошо… Остаться? Ну, конечно! Он останется. Только бы туда попасть — и конец делу. Он ручался, что останется. Никогда не уйдет!

— Не будьте же безрассудны, — сказал я, встревоженный его угрожающим тоном. — Если вы проживете долго, вам захочется вернуться.

— Вернуться? Зачем? — рассеянно спросил он, уставившись на циферблат стенных часов.

Помолчав, я спросил:

— Значит, никогда?

— Никогда! — повторил он задумчиво, не глядя на меня; затем вдруг оживился: — О, Боже! Два часа, а в четыре я отплываю!