Псевдо

- Я знаю, что занят, с ног до головы захвачен собой. Он что, не помнит, что такое Сопротивление? Пора вспомнить. От него ни слова, ни звука. Я ведь могу и подохнуть.

- Он очень тебя любит.

- Любит, как же. Не понимаю, что я ему сделал.

- Он тебя ни в чем не упрекает.

- Да, ему плевать.

- Как только ты его видишь, ты говоришь ему черт знает что.

- Я пытаюсь говорить шиворот-навыворот, может, так получится сказать что-то вроде правды.

- Он прекрасно понимает, он всегда говорил тебе, что надо писать, заниматься творчеством... Я повторял, око за око, книга за книгу:

- Я говорю шиворот-навыворот, это попытка сказать подлинное слово...

- Да, но поскольку он шиворот-навыворот не говорит и даже считает, что все одно, что в лоб, что по лбу, вам надо попытаться найти общий язык. Ты говоришь шиворот-навыворот, он - прямо, я, право, не вижу, в чем разница, что вас разделяет и что вам мешает понять друг друга...

- Я не прошу его понять меня, совершенно не прошу. И никого не прошу. Еще чего не хватало. Зачем ты мне говоришь такие гадости?

- Но что тогда тебе от него нужно?

- Ничего не нужно.

- Врешь, но слабо - не убеждает. - Она улыбнулась. - Смешные вы оба. Ну просто отец и сын. Тут я взорвался:

- Твою мать, я запрещаю тебе нести такой бред!

- Ты не имеешь права запрещать мне нести бред. Сейчас Международный год женщины. У нас такие же права, как у вас.

- Был бы он и вправду моим отцом, он был бы просто подонок, нет ему прощения, так с человеком поступить нельзя.

- О чем ты? Что он тебе сделал?

- Ничего. Я знаю. Не зачинал, не усыновлял, когда мне было двенадцать лет. Ему не в чем себя упрекнуть. Но он слишком часто дает мне это почувствовать. Он безупречен. А безупречных людей не бывает. В глубине души он дерьмо. Безупречные люди - это просто те, кто не знает себя до конца.

- Не думаю, что он себя не знает. Он всегда немного грустен или ироничен.

- Ироничен? В тысяча девятьсот семьдесят пятом году? Каким же надо быть скотом...

- Сейчас семьдесят шестой.

- Все одно и то же. Мы топчемся на месте.

- Не заводись, Поль. Котик умер. Его не воскресить. Ни тебе, ни ему, ни кому другому.

Я молчал. Она права. Котята умирают, потому что вырастают.

А еще доктор Христиансен открыл мне одну неожиданную вещь. Я узнал, почему Тонтон-Макут проходил курс дезинтоксикации в копенгагенской клинике.

Не из-за сигар.

Он хотел бросить писать.

Я был потрясен. Со мной случилось самое маленькое удивление в жизни. Я ошибался. Он не был витринным продажным литсексапильным донжуаном. Он боролся, он хотел быть по-настоящему. Он стремился, как я. Искал конца утопии. Но я не спешил сдаваться. Я сказал Анни:

- Он не курит травку, не колется, не пьет... Он ни за что не хочет чувствовать себя другим, посторонним себе... Это самовлюбленность. Алкоголь и наркотики, видишь ли, сделали бы его иным, кем-то другим, а этого он ни за что не хочет... Он обожает себя и не выносит разлуки с собой.

- Я никогда ничего не понимала в ваших отношениях. Прямо инцест какой-то.

У меня по-прежнему бывали довольно жуткие страхи. Доктор Христиансен считал, что это не страх, а состояние тревоги, но я думаю, что он мне просто зубы заговаривал. В такие минуты Алиетта вставала и начинала гладить стул, стол, стены, чтобы я успокоился и увидел, что они добренькие и совсем ручные, не набросятся на меня и не разорвут в клочья.

Больше всего я боюсь стульев, потому что их форма - намек на человеческое присутствие.

А назавтра вдруг сбылась во всем своем ужасе моя самая дорогая навязчивая идея, за которую я по слабоумию ответственности не несу.

Позвонил парижский издатель:

- Ажар, у меня хорошая новость. Спецкор от мира сего, госпожа Ивонн Баби, совершит спецприезд в Копенгаген, чтобы взять у вас интервью.

До меня не сразу дошло.

- В Копенгаген? А что, я не в Бразилии? Я сам читал в газетах.

- Послушайте, Ажар, Бразилия далеко, и ехать туда дорого. Зачем отправлять туда Ивонн Баби, если ни вас, ни ее в Бразилии нет?

Я завопил изо всех сил, потому что в беллетристике обязательно нужно поддерживать главного героя и не допускать накладок:

- Ни за что! Вы с ума сошли? Она явится в псих-больницу брать у меня интервью? Вы что, не понимаете?

- Послушайте, дорогой Эмиль, хватит ваньку валять. Ваши проблемы - не психика, как вы утверждаете, а политика.

- Политика? У меня?

- Да будет вам. Вы не психиатрический казус, а политический, на вас есть дело в уголовной картотеке. И в нем все рассказано. В четыре года вы убили котенка.

Я чуть не упал в обморок. Они знали.

Значит, Освенцим, массовые убийства, нищета, ужасы, Пиночет и Плющ ни при чем: во всем виноват котенок!

Психоаналитики тоже иногда бывают порядочные свиньи.

- Я не хочу ее видеть!

- Прекрасно, но я обязан сказать вам то, о чем говорит весь Париж.

- О чем?

- О том, что книгу за вас написал или помог вам написать кто-то другой.

Это был жуткий удар по органу чувств. Я был убит, правда убит, разбит вдребезги, но собрал себя по частям и от возмущения и ужаса жутко завопил.

- Не я написал? Не я? Не я? А кто же?

- Арагон. Кено. Некоторые полагают, что вас вообще не существует.