Псевдо (СИ)

Простыня поползла набок. Я упал с кровати на вторую змею и задавил её. пришёл чужой кот и проглотил первую. В комнату вошла женщина, поставила на пол кувшин, затем распустила волосы и облилась ключевой водой. Я повалил её на пол и связал змеиными трупами, один из которых вытащил за хвост из кошачьего горла.

Я оторвал коту лапку… и этой самой лапкой заткнул женщине рот. Потом я всё выкинул в окно.

Тот, кто любит себя, поймёт кого угодно. Только вечнонеудовлетворенный Иисус Христос, да Большаков Серёжка, да Гришка Отрепьев никого понять не хотят.

Вечером я опять говорил ничего не значащие слова. Аз есмь процесс графического написания уравнения, которое ещё можно приравнять к чему угодно. Соответственно, неизвестные моей жизни могут означать принципиально любые числа, в зависимости от того, какая цифра в последний момент нарисуется справа от знака равенства.

Вместе с тем, любое мгновение моего существования является вполне самостоятельным уравнением.

Но это, в свою очередь, ничего ровным счетом не означает, поскольку итоговое число ни в коем случае не является суммой ежесекундных величин.

Я — оптимальный вариант собственной судьбы. Поэтому всё, что происходит со мной, не имеет для меня никакого значения, ибо что бы ни случилось — это в любом случае оптимально.

На этом основании, безусловно уравниваются счастье и несчастье, признание и непризнанность, мой талант и мои неумения, моя жизнь и моя смерть.

Я знаю, и вы все знаете, что меня (нас) ничего не ждёт после смерти. Что же касается Ада, то боль, от которой уже не можешь более умереть и которая не может уже никогда кончиться — это то же самое, что и отсутствие таковой. Это же очевидно!

Кроме того, совсем о другом хочу ещё я сказать. Я часто переоцениваю первый уровень мыслей данного момента. Видимо, я вопиюще нормальный человек.

Всё, что я говорю и пишу — это кочки в болоте, поскольку между каждой фразой вырваны связующие звенья… Вырваны и спрятаны где-то в глубине подсознания. Я не успеваю их даже запомнить, ибо каждое возникающее в голове мыслеслово более чем мгновенно излучает бесчисленное множество вариантов ассоциативно-интеллектуальной активности более чем в 360 сторон.

В этой связи, любая человеческая деятельность, не говоря уже о речевой, является искусством формализма, характерным для эпох упадка.

Жизнь человеческая ничего не выражает и ни для чего не нужна. Делать из чего-либо выводы — это всё равно, что носить воду в решете. Иными словами, по сравнению с деланием выводов, на последовательности которых в общепринятом смысле строится развитие, «сизифов труд» представляется просто недосягаемым уровнем продуктивности.

Из всего вышесказанного и рождается пресловутая индивидуальная воля и искреннее желание установить в этом мире хоть какие-то законы, ибо нельзя же всерьез относиться…

На этом месте рукопись «Нового завета» обрывается, но хозяин — барин, а хозяин здесь без сомнения Я, и посему:

«…ибо нельзя же всерьез относиться к тому, что «…И ещё апостол Иуда сказал: «Больно мне. Камень на сердце у меня. Словом, нелегко». И ушел, и покинул Елену…

В этом длинном чёрненьком прямоугольничке содержится весь предшествующий текст романа Максима Скворцова «Псевдо», начиная со слов «теперь хочу поговорить с вами о Рите» и до данного длинного черненького прямоугольничка. И так далее… Воистину это так!

(Весь текст от слов«…в этом длинном чёрненьком прямоугольничке» до «Воистину это так!» на самом деле не существует в системе романа Максима Скворцова «Псевдо», но записан на незримых скрижалях мироздания. Воистину это так!)

Что-то над ухом гудит. Как будто мухища какая. Того гляди, в голову ужалит и… пиздец котёнку.

Засунут котёнка-меня в страшный, жестокий и непостижимый троллейбусный механизм. Будет плакать Скворцовчик от невероятной физической боли, троллейбус же будет скрипеть. И все будут думать, что это просто троллейбус скрипит, а это Скворцовка плачет…

Возьмут меня за голову вожделенные девы-Юдифи и оторвут к ебеням. Некому будет плакать, и троллейбусы перестанут скрипеть. Вовеки веков.

«Мама, когда же вернутся эти удивительные рыбы?» — Максим Анкудинов вопрошал, а Максим Скворцов его мудаком обозвал. Несправедливо. Что мне делать с самим собой? И фломастер мой чёрный подевался куда-то. Обидно. А мало ли кому? Мало ли обидно кому?

У Ивлена был друг. Такой же, как он, андрогин, которого ему трахнуть хотелось. Андрогина звали Леныв.