Псевдоним «Эльза»

– Так точно. После произведения расчётов мы пришли к заключению, что, скорее всего, миномет находился прямо на шоссе Ленинград – Виипури, где-то на 49-м километре, либо на опушке леса юго-восточнее Майнилы. В этой точке позиция миномета не могла наблюдаться нашими пограничниками, поскольку она находилась на обратном скате возвышенности, на которой расположена Майнила. Однако с опушки леса хорошо просматривается направление предполагаемой стрельбы и место падения и разрывов мин. Скорее всего, стреляли с грузовика, так как после выстрелов быстро покинули позицию. Относительно продолжительный интервал между отдельными выстрелами свидетельствует о том, что производилась тщательная корректировка стрельбы, с тем, чтобы исключить попадание мин на финскую территорию или на само селение Майнила. Семь осколочных мин – это стандартный боезапас к миномету, – добавил генерал Ненонен, – не считая дымовых. Всё расстреляли и уехали. Вы считаете, это начало, господин маршал? – спросил он, помедлив.

– Считаю, что да, – ответил Маннергейм веско. – Немедленно приведите все войска в боевую готовность. Но пока не предпринимать никаких действий. Будем ждать, что предпримут они. Если они сделают заявление и обвинят нас в провокации, предложите им совместное расследование, необходимо потянуть время. Уверен, что они откажутся.

* * *

«Наглая провокация финской военщины была совершена 26 ноября. В 15.45 наши войска, расположенные в километре северо-западнее Майнилы, были неожиданно обстреляны с финской территории артиллерийским огнем. Всего финнами было произведено семь орудийных выстрелов. Убиты три красноармейца и один младший командир, ранены семь красноармейцев, один младший командир и один младший лейтенант. Советское правительство обратилось с нотой протеста, в которой, в частности, отмечается: «… по сообщению Генерального штаба Красной армии, сегодня 26 ноября в 15.45 наши войска, расположенные на Карельском перешейке у границы Финляндии, около села Майнила, были неожиданно обстреляны с финской территории артиллерийским огнем. Ввиду этого Советское правительство, заявляя решительный протест, предлагает Финляндскому правительству незамедлительно отвести свои войска подальше от границы на Карельском перешейке – на 20–25 км, чтобы предотвратить возможность подобных провокаций…»

– А для чего погибших-то налепили? – Екатерина Белозёрская с раздражением бросила газету на стол.

– А, Николай Петрович? – спросила она Симакова, стоявшего перед столом с папкой. – Ты знал? Об этом никакого разговора не было. Планировали обстрел, и – всё. Откуда погибшие взялись? Чья самодеятельность?

– Это Андрей Александрович приказал включить, – ответил Симаков, пожав плечами. – Говорит, сам решил, – он кивнул на портрет Сталина на стене. – Для убедительности.

– Для убедительности?! – Белозёрская зло рассмеялась. – Всё дело завалили. Для чего мы место выбирали, чтобы оно с финской стороны просматривалось? Чтобы они увидели, что у нас ни одного убитого или раненого не было? Это же очень легко заметить. Стрельба? А кто стрелял? Может, кто-то и стрелял, вот вам воронка, вот осколки, вот доказательства, с вашей стороны? С вашей. Мы ни при чём. А тут чуть не двадцать человек погибших. Их как эвакуировали? Куда они делись? Это же полный провал всего дела. Теперь списки надо составлять, кто погиб, как фамилии, где похоронены. Для чего нам вся эта канитель? А Жданов мне с утра: вы посмотрите, Екатерина Алексеевна, какой подъем, какое возмущение трудящихся. «Дать отпор зарвавшимся налётчикам!», «Ответить тройным ударом!», «Уничтожить гнусную банду!». А всё, оказывается, белыми нитками шито. И если финны сейчас сухонькими выйдут из воды, я не удивлюсь. Они ещё расследование затеют и докажут, что никто там не погиб, да ещё додумаются нас обвинить, что мы сами по своим же и стреляли. А мы всему миру на посмешище.

– Но так сам же приказал, – Симаков повторил растерянно. – Кто же возразит? Андрей Александрович не посмел.

– Пусть теперь и расхлебывает, – смяв газету, Белозёрская швырнула её в угол. – Когда сам его спросит, а что это немцы и англичане нам не верят, будто это финны на нас напали, пусть-ка он ему напомнит, что, мол, вы же, Иосиф Виссарионович, приказали, а мы сделали, как попугаи, не думавши. А объяснить, что к чему, какие последствия могут быть, язык к заднице приклеился от страха. Он же не слепой и не глухой. Ты возрази, аргументируй. А зачем? Вдруг нарвешься? Пулю-то в затылок, как я, получать не хочется. Здоровьице-то дороже. Ну, дурак. Но хоть и дурак, да наш дурак, свой, пролетарский дурак. Ну, пожурят, даже поругают, пусть, а потом забудут. И голова на месте, а то, что дело провалил – плевать. Никаких возражений, даже звука не сказали – что изволите-с. Лакейская порода. Быстро побежали делать. Вот пускай покрутится. Только поздно всё – уже не поправишь. Как это говорится, слово не воробей, вылетит – не поймаешь, – она криво усмехнулась. Потом спросила, указав на папку.

– Что у тебя, Николай Петрович? Что-то срочное?