Псевдоним «Эльза»

– Да, сейчас почти здорова. Но долго болела, вы правы, – ответила Катя сдержанно.

Пугать одинокую женщину рассказами о том, как она была арестована, провела два месяца в подвале на Лубянке, как её пытали, допрашивали по делу Тухачевского, как на её глазах расстреляли второго мужа, генерала Петровского, – хотя теперь Лаврентий утверждает, что вовсе и не расстреляли, а отправили в лагерь. Вот только найти не торопится, в какой лагерь. Да и вернуть назад желания не проявляет, только плечами жмет. Как саму приговорили к расстрелу, а потом заменили расстрел ссылкой в разоренную княжескую усадьбу на Белом озере. Как пьяные чекисты нагрянули туда гурьбой, и один их них разрядил в неё весь оставшийся запас маузера, три пули вытащили потом врачи, а одну в затылке трогать побоялись, признавая, что рано или поздно она Катю убьет. Про всё это Катя повествовать Дарье Александровне не собиралась. Зачем? Только зря терять время и волновать добрую, пожилую женщину, которой и представить-то подобное трудно.

– Я знаю, вам не платили деньги, пока я болела, но сейчас должны были компенсировать. Вы получили? – спросила она, усаживаясь в глубокое бархатное кресло, стоявшее посреди комнаты.

– Да, я подрабатывала, по-разному, как силы позволяли, – Дарья Александровна присела на диван напротив, пушистая чёрная кошка, сверкнув яркими светло-зёлеными глазами, пристроилась к ней бочком и мурлыкала, облизывая лапку.

– Теперь расплатилась с долгами. Благодарю, – заключила Дарья Александровна.

– У меня мало времени, простите, – Катя взглянула на старые настенные часы красного дерева, висевшие над диваном. – Я пришла по срочному делу, Дарья Александровна, – призналась она.

– Я догадалась, – кивнула та. – Вы хотите попросить меня сделать что-то, что оправдает все затраты на моё существование. Это справедливо, я понимаю.

– Это не совсем так, – Катя почувствовала, как у неё сжалось сердце. – Я пришла, потому что я сама нахожусь в безвыходной, очень тяжелой ситуации. Я пришла просить вас о помощи. Вы можете отказаться, я не упрекну вас. Я знаю вашу физическую слабость и болезни. И деньги не перестанут вам поступать после этого.

– Вы служите Сталину, Катрин? – поблекшие от возраста и нужды синие глаза княгини Ливен внимательно смотрели на неё.

– Да, – призналась она. – Но вы знаете, у меня не осталось выхода. Эмиграция меня не приняла. Меня обвинили в смерти княжны Шаховской, и хотя Мария Николаевна, как я узнала на днях, жива, это уже не имеет никакого значения. Я для них чужая. Но и для красных – тоже. Они терпят меня, пока я им нужна. Я одна. Сама по себе. Я как бездомная собака, сколько выдержу, столько выдержу. Сколько Бог даст, в которого я всё равно верю. К тому же меня мучает болезнь, она сведёт меня в конце концов в могилу, – Катя вздохнула. – Это вопрос времени. Врачи дают кто три года, кто пять лет. В Москве помочь мне не могут. А там, где могут помочь, как помогли княжне Шаховской, туда я не могу обратиться.

– Вы хотите, чтобы я тоже помогала Сталину? – спросила Дарья Александровна, всё так же пристально глядя на неё. – Я ждала вас, я хотела спросить вас об этом. Вы знаете, Катрин, это против принципов нашей семьи.

– Я знаю высокие моральные устои семьи Ливенов, – Катя наклонила голову, глядя перед собой в изъеденный молью красный ковер, которым был закрыт пол. – Но Россия не здесь, не в Хельсинки, Дарья Александровна, её здесь никогда не было, – она взглянула княгине в лицо. – Россия – там, откуда приехала я. Там природа, язык, просторы, которые мы любили. Здесь ничего этого нет. Здесь мы чужеземцы. Только там мы дома, и вы, и я, и многие, кто вынужден был уехать. В России и прежде правили безумцы, правили тираны, но родину нам ничто не заменит, её другой просто нет. Она там. Она не здесь. Я повторяю, вы можете отказаться, я не упрекну вас. Я даже если вернусь назад буду продолжать помогать вам деньгами, и больше ни о какой услуге просить не стану. Но разве мы хотим, чтобы там, в Москве, Санкт-Петербурге, Туле, когда-то перестали понимать русский язык? Чтобы забыли Пушкина, Толстого? Сталин не вечен, и власть большевиков, я верю тоже, хоть мы, скорее всего, не доживем до её конца. Более того, сама эта власть расправится с нами. Во всяком случае, в своей судьбе, пленницы большевиков, я не сомневаюсь. Но будет ли Россия? Или германский рейх в конце концов превратит её в свою провинцию. Вот что меня беспокоит. Она в плену, над нею иго дьявольское, похлеще татарского, мы все её бросим? Потому что нам так спокойнее? Потому что народ нас не понимает? Если вы откажетесь, мне останется всё сделать самой, – она снова взглянула на часы и резко встала. – Времени мало. Я пойду в посольство сама. Я не боюсь. Но проку от этого будет мало. Простите, Дарья Александровна.

Она направилась к двери. Но Ливен остановила её.

– Подождите, Катрин. Я хотела бы вам помочь. Что надо сделать? Пойти в посольство? В какое? Вы должны знать, я ведь ничего такого, секретного, не умею, – добавила она растерянно.