Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования

статья опоздала, потому что в последнюю минуту мы получили печальное известие, что мой брат [О. А. Степун] вот уже четвертую неделю как арестован. В связи с этим москвичи просят держать себя временно как можно тише, осторожнее. Я знаю, что моего брата спрашивали, в каких он отношениях со мною, и вообще вменяли ему в вину мое существование. Я вытравил из статьи все автобиографические черты (время приезда в Берлин, пребывание в Дрездене, лекционные поездки по Германии) и подписываю ее псевдонимом [Н. Луганов]. Москвичи просят факт ареста не распространять. Потому прошу Вас не распространять за пределы редакции мой псевдоним. Конечно, мой стиль узнают, но стиля я изменить не могу. Может, вся эта конспирация объективно бессмысленна. Но во-первых, я хочу исполнить просьбу, а во-вторых, на всех этих мероприятиях настаивает Н[аталья] Ник[олаевна Степун]. По ее мнению, лучше всего было бы совсем не печатать статьи, но я думаю, что это значило бы вообще отказаться от всякого писания и на будущее время.

Если же Вы согласитесь отложить статью, то буду Вам благодарен, может быть, в ближайшие 2–3 месяца что-нибудь выяснится, я смогу по старому подписаться полным именем. Очень не люблю псевдонимов. Итак, решайте, как для журнала лучше – печатать сейчас под псевдонимом (обязательно) или отложить статью в надежде, что псевдоним не понадобится[72].

Вопрос о необходимости и целесообразности принятия «конспиративных» мер при публикации статьи ввиду семейных осложнений в СССР явно волновал Степуна. Отвечая на несохранившееся письмо Вишняка, он еще раз вернулся к этой теме в письме от 25 сентября 1930 г.:

С Вашей аргументацией я по существу вполне согласен и псевдонимы мне очень неприятны. Если бы исходить субъективно – только из себя, а объективно – только из пользы делу (нашему), то я, конечно, подписал бы статью, и ладно.

Но я сейчас исхожу из психологии своих, из ощущения той горечи, которую почувствует мой брат, если ему на допросе покажут № «Совр[еменных] зап[исок]» с моей статьей, записи моих лекций о большевизме, и спросят, как он совмещает со своим советизмом знакомство со мной. Конечно, если бы я сейчас вел настоящую политическую работу – я бы её не прекратил: бомбу в тов[арища] Сталина с удовольствием бросил бы. Но ведь статья о нем[ецком] советофильстве не бомба. Оттого, что она будет подписана не мной – её маленькое влияние не уменьшится. А если и уменьшится – не важно. То же, что мое имя не будет сейчас мелькать по всем эмигрантским газетам в объявлениях «Совр[еменных] зап[исок]», все же плюс.

Итак: печатать под псевдонимом[73].