Пшеничное зерно. Распятый дьявол

— Генерал, из-за тебя мы едва не забыли, зачем пришли сюда, — произнес он тоном занятого человека. — Но я рад, что и вы с Коинанду здесь. К вам это тоже относится. Слушайте. Партия и деревенские старейшины решили почтить память погибших. В День независимости мы помянем тех, кто сложил головы в борьбе за свободу. Имя Кихики не должно быть забыто. Оно будет жить в нашей памяти, в памяти наших детей и внуков. — Он остановился, взглянул в упор на Муго, и то, что он сказал дальше, обращаясь к нему, было исполнено неприкрытого восхищения: — Я не буду вдаваться в подробности, все мы знаем о твоих заслугах в борьбе. Твое имя навсегда связано с именем Кихики. Генерал уже говорил — ты приютил Кихику, рискуя собственной жизнью. Здесь и потом, в лагере, ты делал для нашей деревни то же, что Кихика в лесу. Поэтому решено, что в торжественный день ты совершишь обряд жертвоприношения в память погибших и во здравие живых. Старики объяснят тебе ритуал. Но главное — ты должен выступить с речью.

В Рунгее, у дерева, на котором повесили Кихику, состоится митинг, и первым говорить будешь ты.

Муго оцепенело смотрел на столб, подпирающий крышу. Слова Гиконьо ошеломили его. Решиться на что-нибудь ему всегда было трудно. Он чурался любого шага, последствия которого были неясны, предпочитал плыть по воле волн, слепо повинуясь року. Тусклый, смиренный взгляд, застывшее как маска лицо…

— Ну, так что ты скажешь? — нетерпеливо спросила Вамбуи, обеспокоенная странным видом Муго. Зато старый Варуи ничего не замечал, простодушно глядел на своего любимца: «Далеко пойдет! Можете мне поверить. Глаза какие!»

— И не надо вовсе, чтобы речь была длинная, — подхватил он. — Важно уметь вовремя остановиться. Скажи хоть слово, но такое, чтобы до сердца дошло. Помнишь, тогда у тебя получилось…

— Чего-чего? — словно очнувшись, переспросил Муго.

— Жители Табаи хотят почтить своих героев. Кажется, все ясно? — обиделся Варуи.

— Знаю я, о чем ты, Муго, думаешь, — вмешался Гиконьо, — хочешь, чтобы оставили тебя в покое. Только одно запомни: человек без людей пропадет, особенно такой, как ты, сирота. Обдумай все и поторопись с ответом: до двенадцатого декабря осталось четыре дня.

Сказав это, Гиконьо встал, собираясь уходить. За ним поднялись и остальные. Но Гиконьо замешкался на пороге, точно что-то невысказанное не отпускало его.

— Да, чуть не забыл! Наша партия теперь у власти, и скоро народ будет выбирать своих руководителей. Мы хотим голосовать за тебя.

Гости ушли. У Муго в уголках губ задрожала улыбка. Она могла означать и радость, и насмешку, и горечь. Гости не закрыли за собой дверь. Муго захлопнул ее и повалился на кровать. Он ломал голову над смыслом происшедшего. В самом деле, что им от него нужно? — спрашивал он себя, сжимая виски, чтобы успокоиться.

Выйдя от Муго, «лесные братья» распрощались с Гиконьо, Вамбуи и Варуи. Оба жили на другом краю деревни в хижине, купленной для них партийной ячейкой.

— Думаешь, он поможет нам? — заговорил Коинанду.

— Кто?

— Ну этот человек.

— Ах, Муго! Не знаю. Кихика редко говорил о нем. Вряд ли они были хорошо знакомы.

Дальше до самого дома шли молча. Порывшись в кармане, Коинапду достал спички, засветил керосиновую лампу и застыл, глядя на желтое пламя, — узкогрудый, с более светлой, чем у приятеля, кожей; на лбу и на руках у него набухли вены. Генерал Р. в раздумье опустился на кровать.

— …Все равно надо найти предателя! — негромко воскликнул он, словно думая вслух. В его голосе звучала мрачная решимость.

Коинанду ответил не сразу. Он вспомнил тот день, когда Кихика ушел и не вернулся.

В отряде было триста партизан, разбитых на группы по пятьдесят и двадцать пять человек. Группы размещались каждая порознь, укрываясь в лесу Кипенье в пещерах, и собирались вместе лишь в случае таких крупных операций, как штурм Махи. Но сам Кихика — Коинанду это всегда поражало — относился к опасности с полным пренебрежением. Дерзкое убийство Робсона уже тогда стало легендой. О нем говорили в Лонгоноте и даже Ньягдарве. Коинанду благоговел перед Кихикой. Он не раз давал себе клятву: «Никогда не оставлю его. Клянусь богом! У меня не было веры — он дал мне ее». Да, Кихика сделал из него человека, заставил поверить в собственные силы. В день, когда был взят Махи, Коинанду словно родился заново…

Они ждали, когда вернется Кихика. В сердцах жила радость: скоро страна будет в руках ее исконных хозяев. Кихика все не шел, и тогда во все концы разослали лазутчиков. Они узнали, что готовится карательная экспедиция. Генерал Р. решил отвести отряд к Лонгоноту, на запасную базу.

Когда стало ясно, что Кихика схвачен, Нжери зарыдала, да и Коинанду не мог сдержать слез…

— А что, если это была женщина? — внезапно спросил Коинанду.

— Вряд ли. Если то, что ты говорил о Карандже, правда, значит, предатель он!

— Любой человек в Гитхиме подтвердит мои слова. Подкрадись к нему сзади, дотронься — он задрожит как лист. Вечером его из хижины не выманишь. После семи часов двери не откроет. Так может вести себя лишь тот, у кого совесть нечиста…