Психиатрическая власть

Можно сказать, что между 1850 и 1930 годами классическая психиатрия без особых внешних проблем господствовала и функционировала, исходя из дискурса, который она рассматривала и применяла как дискурс истинный. Во всяком случае она выводила из этого дискурса необходимость института лечебницы и вместе с тем необходимость осуществления в пределах этого института особой медицинской власти как эффективного внутреннего закона. Короче говоря, психиатрия выводила из некоторого истинного дискурса необходимость определенного института и определенной власти.

Можно сказать, мне кажется, и следующее: институциональная критика — я едва не назвал ее «антипсихиатрической», — словом, некоторая форма критики, сложившаяся начиная с 1930—1940-х годов,1 напротив, исходила не из предположительно истинного психиатрического дискурса, позволяющего вывести из него необходимость медицинских института и власти, но из факта института, функционирования института, критики института — с целью выявить, с одной стороны, вершимое там медицинской властью насилие, а с другой — эффекты умолчаний, заведомо разлаживающие действие предпо-

56

ложительной истины этого медицинского дискурса. Другими словами, анализ такого типа, если хотите, стремился разоблачить власть и проанализировать эффекты умолчания, исходя из института.

Я же, наоборот, попытаюсь — для того-то я и начал этот курс именно так, — выдвинуть на первый план саму проблему власти. И чуть позже я коснусь поподробнее отношений между этим анализом власти и проблемой того, чем же может быть истина дискурса о безумии.2

Я начал со сцены рандеву Георга III и его слуг, которые были одновременно агентами медицинской власти, потому что она показалась мне хорошим примером рандеву между властью, являющейся в лице короля властью-господством, которую и воплощал этот король-безумец, и властью другого типа, властью анонимной, безмолвной и парадоксальным образом опирающейся на одновременно физическую, послушную и не выраженную словесно силу слуг. С одной стороны, разнузданность короля, а с другой, напротив, — рассчитанная сила слуг. А вместе с нею и терапевтическая операция, которую Уиллис и вслед за ним Пинель сочли способной отвести безумие от господства которое оно приводило в неистовство и внутри которого неистовствовало само к дисциплине призванной его укротить. Таким образом, прежде всякого института и вне ВСЯ-кого истины в этой поимке безумия заявилз, о себе

особоГО рОЛЗ. Т1ЛЭ.СТЬ которVK) я бу71у нЗ.ЧЫВЗ.ТЬ «ВЛЗСТЬЮ дис-ЦИпЛИНЫ». '

Что она представляет собой? Гипотеза, которую я хотел бы выдвинуть, заключается в том, что в нашем обществе существует дисциплинарная власть. Под этим термином я имею в виду не более чем некую конечную, капиллярную форму власти, последний передатчик власти, некую модальность, посредством которой политическая власть, власть вообще могут на самом нижнем уровне коснуться тел, приникнуть к ним, взять под контроль жесты поступки привычки слова — то есть тот способ каким все эти власти склоняясь вниз и приближаясь к индивидуальным телам вплотную, берут в оборот, преобра-зуют нагшавляют то что Серван называл «МЯГКИМИ ТКЗНЯМи мозга».3 Я счиТЗЮ иными СЛОВЭ.МИ чТО ЛИС11ИПЛИНЗ,ОНЗ,Я ВЛаСТь

есть особая специфически присущая нашему обществу модаль-

57

ность того, что можно назвать синаптическим контактом тела и власти *

Вторая моя гипотеза заключается в том, что дисциплинарная власть, взятая в ее специфике, имеет свою историю, что эта власть родилась не вдруг, но и не существовала всегда, что она формировалась и при этом, в известном смысле, пересекала западное общество по диагональной траектории. Если ограничиться историей от Средневековья до наших дней, то, я думаю, можно сказать, что эта власть в своей специфике формировалась не совершенно на краю средневекового общества, но и определенно не в его центре. Она формировалась внутри религиозных сообществ и затем из этих религиозных сообществ перешла, претерпев изменения, в сообщества светские, которые развивались и множились в период предреформации, в XIV—XV веках. Можно ясно проследить процесс этого перенесения на примере ряда немона-стырских светских сообществ, подобных знаменитому Братству общежития, которые на основе ряда техник, взятых из монастырской жизни, а также аскетических практик, заимствованных из традиции религиозного опыта в целом, определили дисциплинарные методы, относящиеся к повседневной жизни, — педагогику." И это лишь один из примеров своеобразного роения монастырских и аскетических дисциплин в преддверии Реформации. Постепенно эти техники, распространившиеся в то время очень широко, пронизали собою общество XVI и особенно XVII веков, чтобы в XIX веке отлиться в общую форму синаптического контакта политической власти и индивидуального тела.