Психо-индульгенция (СИ)

Стальной итальянский нож, адски острый, сверкает в лучах света проникающих сверху. И лужа крови под ногами, аж хлюпает от моего шага. Я поднимаю кухонный нож для резки мяса, и слышу свист чайника.

Тону, просто увязаю, и всё кругом переживает метаморфозы. Цветные каменные своды иллюзорной подворотни внедряются в мою полупустую холостяцкую кухню. И стены сотрясает крик. Она ругается, как сапожник, орёт на меня:

- Что, блять, с тобой не так?! Ты долбаный осёл! Неужели, не ясно, что ты спалишься! Думаешь нагреть банк на пол-лимона и всё сойдёт тебе с рук?! О чем ты думаешь, тебя посадят! Чёрт подери, где твои мозги!..

Она заливается громкими воплями, но мне известно почему, и дело не в очередной мою придуманной афере. Она знает прекрасно, что я прибегну к любым возможным ухищрениям, но выйду сухим из воды. Её тирада имеет иные причины, просто всё зашло слишком далеко. Я не знаю, правильно ли она поступила, но почему-то, кажется что - нет. Сам не пойму почему, но просто вижу, как её разрывает от боли и бессилия, от вины за содеянное, и мне кристально ясно какого чёрта она это сделала. Из-за меня. Потому что я не способен стать нормальным, я вообще ни на что не способен, я просто чокнутый клептоман, мелкий мошенник, воришка, проворачивающий аферы с кредитками, хоть и мог бы подъебать всю систему, и зажить на широкую ногу где-нибудь за океаном. Но я просто проклятый психопат, и остаюсь гнить в полуразрушенном бараке с тараканами и долбанутыми соседями, в котором я родился и вырос, и который ни сегодня завтра пойдёт под снос. Я точно такой же, как этот барак - ненадёжный и никчёмный. Мне совершенно нечего было им дать и поэтому она его убила. В зародыше. Она утаила, но я узнал, нашёл квитанцию об оплате из клиники, и всё понял. Убийство человека стоит семь косарей. Я за пять минут могу спиздить втрое больше! Какого хрена она это сделала? Да потому что меня не исправить.

Свист чайника пронзает уши совместно с её криками сквозь слёзы навзрыд. Я пытаюсь её успокоить, но она абсолютно не в себе, безутешна и, яростно сокрушаясь, отталкивает мои руки, совершенно не слыша моих слов.

Мне нужно, чтобы она замолчала, не могу это слышать, её истерика - моя седьмая печать. Я ненавижу истерики, она никогда их не устраивала, если что-то было не так, она просто посылала меня на хуй, и не парилась, но мы дошли до края. В этот раз.

Свист долбаного чайника, как визг старых тормозов; он такой дутый и красный, кипит на плите, пускает мощную струю пара в потолок, и кажется, вот-вот рванёт. А она всё не уймётся, я хочу прекратить это, задушить этот крик, звенящий в моих ушах. Ей больно, её на куски разрывает изнутри, я слышу это чудовищное отчаяние в голосе, но я ничего не могу сделать. И что-то чёрной нефтяной жижей вздымается во мне, затмевая разум.

Я хватаю нож со стола, и наотмашь замахиваюсь на свою руку. Остро сверкающее лезвие рассекает мою плоть до кости; я буквально вижу белую кость в отражении калёного металла. И мясо. И кровь.

Свист чайника, её ругань сквозь плач - всё на мгновение затихает до звука вакуума, превращаясь в идеальный штиль. А затем он разрушается, хлынув ядовито-красным потоком - ужасающий кровный шторм заливает драный линолеум. Даже я испугался, аж задохнувшись от паники. Она кричит, но только губы, цвета зимней вишни губы шевелятся, и всё кружится, но так тихо вокруг, лишь тончайший комариный писк над ухом, противный такой. И даже не больно, рука онемела, и словно повисла, мерзко натянув нервы от самого плеча, я видимо разрубил себе сухожилия. Ебать! Меня, чёрт побери, реально переклинило, я в жизни рук не резал, если не считать эксперимента с красками, но я не хотел убиваться. Я и сейчас вовсе не хотел умирать, я просто хотел, чтобы она замолчала.

Она причиняла мне боль, она, а не лезвие. Дерьмо, я тогда лишь осознал, что я в полной заднице. Мне было больно не потому что я расхерачил свою руку до кости, а потому что ей больно, потому что я виноват в убийстве маленькой жизни ценой в семь долбаных косарей.

3. Ход слоном.

Отшвырнув нож, я бегу из тёмного переулка, без понятия куда, лишь бы подальше от этой памяти. Я зачем-то зажимаю уши, просто её голос шипит помехами на линии. Как бы я не пытался умчаться далеко-далеко, я бегу на этот зов, хоть и не хочу. Или хочу?

Это была критическая грань, пик сумасшествия, именно тогда стоило остановиться и поставить жирную точку! Твою мать, я реально думал, что поставил точку, расписавшись собственной кровью, я думал она тут же сбежит. Я хотел, чтобы она сбежала, клянусь, я мечтал, чтобы она исчезла из моей жизни. И грезил, чтобы она осталась, хоть и не мог ничего исправить. Как я, чёрт побери, мог это исправить? Я сломал ей жизнь, оставил глубокий уродливый шрам, куда глубже своей руки, а она положила на жертвенник другую, сверхновую жизнь. Ради чего?