Психоаналитическая традиция и современность

Если в 1920-е годы Залкинд писал и том, что фрейдизм дает ценнейшее обоснование для классового понимания и классового построения «психической», творческой деятельности человека, то в 1930-х годах он уже говорил о «политической опасности» фрейдизма, о собственном лжефрейдизме и доле вины за остатки фрейдовской популярности в стране, о своей «философской близорукости», не позволившей понять философскую чепуху фрейдизма.

«Лишь укрепление диктатуры пролетариата, – заявлял он, – вбивает – и навсегда – осиновый кол в могилу „советского фрейдизма“. Я счастлив, что действительный фрейдизм был объективно, фактически, всегда для меня трупом, но вина моя в том, что по философской своей беспечности того времени я искусственными мерами пытался заставить этот труп плясать под мою дудку, это создавало гниющему трупу видимость рекламы, делало его популярным, заражавшим воздух» (Залкинд, 1931, с. 11).

Если в опубликованной в 1930 году работе «Половое воспитание» Залкинд высказывал критические замечания в адрес фрейдизма и в то же время признавал ценность некоторых идей Фрейда, то после развернувшейся идеологической кампании он не только признавался в крупной ошибке данной работы, заключающейся в том, что он не подверг «резкой, уничтожающей критике всю фрейдистскую методологию в целом», но и говорил о содержащемся в ней отзвуке «фрейдовской сексуализации психики человека» и «политически вредной переоценке роли сексуального» (Залкинд, 1932, с. 18–19).

Третьи избрали умеренную позицию, свернув свои исследования по психоанализу и сделав уступки официальной идеологии, насаждающей и поощряющей атмосферу отречения от зарубежных идей и концепций.

К их числу относится, в частности, А. Лурия, который в середине 1920-х годов работал над книгой «Принципы психоанализа и современный материализм», опубликовал первую главу из этой рукописи (Лурия, 1923, с. 47–48), но позднее переключился на иные исследовательские задачи. При этом ему пришлось пойти на компромисс и отказаться от ранее высказанной мысли о психоанализе как монистической системе. «Эта мысль, – писал он в 1932 году, – по существу несовместимая с построением марксистской психологии, руководила целым рядом работ автора, и нужен был ряд лет, чтобы враждебная марксизму сущность этих биологизаторских тенденций психоанализа была им полностью осознана» (Лурия, 1932, с. 72).

Правда, в отличие от «кающихся грешников», Лурия не прибегал к самобичеванию, и выше приведенное суждение сделано им как бы мельком, в сноске, а не в основном тексте статьи, опубликованной в одном из номеров журнала «Психология». Однако можно представить себе убийственную (в прямом и переносном смысле слова) политическую и идеологическую обстановку того времени, когда Лурия, являвшийся активным членом Русского психоаналитического общества, лично переписывавшийся с Фрейдом и высоко оценивший его вклад в развитие психологии, был вынужден прибегать к подобного рода высказываниям во имя дальнейшего продолжения научно-исследовательской деятельности.

Размышляя над загадочностью человеческого мышления и поведения, Фрейд как-то заметил: «В один прекрасный день те же самые люди о тех же самых вещах начинают думать совсем иначе, чем прежде; почему они раньше так не думали, остается темной тайной» (Фрейд, 1930, с. 296).

Но в случае отречения ряда русских ученых от психоанализа речь шла не о том, что в подавлявшем своем большинстве они стали думать иначе, чем прежде, хотя это и имело место кое у кого. Речь шла скорее о самокритике и публичных раскаяниях независимо от того, что в действительности ученые думали о психоаналитическом учении Фрейда. И «темная тайна» содержалась не в самом мышлении, а в политической культуре, порождающей бесовщину обличительной критики со стороны одних и мазохистского самобичевания со стороны других.

Опубликованное в журнале «Пролетарская революция» за 1931 год письмо Сталина, призывавшее к разоблачению «троцкистской контрабанды» в науке, дало мощный толчок тем беснованиям, которые все разрушительнее сказывались на психике ученых, оказавшихся не в состоянии противостоять идеологическому нажиму. Письмо было взято на вооружение многими радикально настроенными философами, психологами и педагогами, использовавшими его в качестве неопровержимого аргумента в борьбе с теми учеными, кто еще как-то пытался отстаивать свои идеи и концепции, ссылаясь на различные соображения научного порядка.