Психоаналитик. Шкатулка Пандоры

— Я вам так верю, как будто знаю вас очень давно, — Анна закрыла глаза. — В четырнадцать лет я пережила страшное потрясение. Меня изнасиловал муж моей матери. В прошлый раз я не сказала про то, что отец у меня был неродной… Я тогда об этом не знала, родного отца я вообще никогда не видела. Дело в том, что у моих родителей никак не получалось завести детей. Считали, что проблемы у мамы, она вроде бы лечилась, но без эффекта. Когда же стало ясно, что проблемы у ее мужа, и проблемы крупные, то есть детей от него ждать не стоит, они сначала собирались усыновить ребенка, а потом мама решила потихоньку сходить налево. Ее можно понять — так хоть наполовину родной ребенок получается, а усыновленный совсем чужой… Чужая кровь хуже родной… Маме каким-то образом удалось уладить этот вопрос с мужем, я не знаю — то ли она с его ведома сходила налево, то ли поставила его перед фактом, но это случилось… Мне всю эту историю рассказали в очень сжатом виде вскоре после изнасилования, и, честно говоря, мне тогда было не до подробностей… Не знаю, мужчинам, наверное, этого не понять, но жизнь после такого не просто становится другой, она… не могу это выразить… можно сказать — разбитая жизнь, это пошло звучит, но лучше всего передает ощущение… Ты уже не ты, твой дом уже не твой дом, твои родители — не твои родители… как будто я смотрю фильм про себя и я — это не я… После этого случая в моей жизни уже никогда не было порядка, один хаос… У меня вообще крайне неупорядоченная жизнь… А вам когда-нибудь было по-настоящему плохо?

Анна открыла глаза и посмотрела на Михаила. От ее взгляда, полного какой-то безысходной тоски, Михаилу стало не по себе. От вопроса тоже.

— Было, — сквозь подступивший к горлу комок ответил он. — Я способен понять вашу боль, Анна, потому что моя жизнь тоже однажды взяла и раскололась. И так, что не склеить, не исправить, можно только научиться жить с этим.

— Все-таки вы ее любите, — во взгляде Анны мелькнуло нечто, похожее на сочувствие. — Вы — однолюб, угадала?

— Речь не о моей бывшей жене, — сухо ответил Михаил, давая понять, что не склонен говорить на эту тему, и уже мягче спросил: — Вы хотите сделать паузу или продолжим?

— Нет, не хочу. Не хочу больше к этому возвращаться, хочу рассказать все сейчас…

Михаил не стал говорить, что возвращаться к трагедии придется еще не раз и не два. Такое сразу не преодолеть, да и получится ли преодолеть вообще, это еще бабушка надвое сказала. Работать с людьми, пережившими сексуальное насилие, очень тяжело, особенно если насильником был кто-то из близких. Криминальное насилие переносится гораздо легче, потому что оно исходит от чужих людей. Утрата же доверия к близкому человеку может стать более сильной травмой, нежели само насилие.

— Это случилось в субботу, когда мама ушла в парикмахерскую, — Анна снова закрыла глаза. — Он сидел на кухне, пил пиво и ел рыбу, мерзкую вонючую воблу, которую ему привозил откуда-то с Волги его заместитель. Эта вобла гроздьями висела на нашем балконе и пугала меня. Я боялась ее до дрожи.

— Чем именно пугала? — уточнил Михаил. — Тем, что она мертвая? Или очертания этих «гроздей» вызывали какие-то ассоциации?

— Тем, что шпагат был продет через глаза. Это же ужасно, когда через глаза. А однажды шпагат лопнул и вобла рассыпалась по полу, лежала и смотрела на меня пустыми глазами, а мама дала мне новый шпагат и велела навести на балконе порядок. Я совала кончик шпагата туда, где были глаза, а шпагат закручивался и не хотел вылезать с другой стороны…

Анна несколько раз судорожно вздохнула и, не раскрывая глаз, прижала пальцы к вискам. Михаил молчал, прекрасно зная, что сейчас любое слово, любой звук может спровоцировать бурную реакцию. Может, выплеснуть эмоции и к лучшему, но когда что выплескивать, решает пациент. Если Анна пытается справиться с волнением, чтобы продолжить рассказ, значит, так тому и быть.