Психоаналитик. Шкатулка Пандоры

— Нашла, — после небольшой паузы призналась Анна. — Коллекцию видеокассет в коробке из-под обуви, которая стояла на антресолях в самом дальнем углу. Те еще были кассеты, скажу я вам, одна другой похабней. Знаете, из тех, которые не столько возбуждают, сколько вызывают отвращение. Я смотрела их на перемотке, вдруг там что-то важное, хотя что там могло быть, и вспоминала, вспоминала, вспоминала… Я до сих пор вспоминаю, он уже сдох и сгнил, впрочем, гнить он начал еще при жизни, а я все вспоминаю… Как бы перестать вспоминать?

Анна открыла глаза, но смотрела не на Михаила, а в потолок.

— Перестать было бы хорошо, — согласился Михаил, потому что ни один вопрос пациента не должен оставаться без ответа. — Мы будем над этим работать. Скажите, Анна, а каким вы представляли своего отца?

— Красивым, — сразу же ответила Анна. — Высоким, подтянутым, сильным, но не брутальным амбалом, а интеллигентным, с умными глазами. Таким примерно, как Индиана Джонс, профессор и герой. И еще у него была борода, совсем такая, как у вас. Вы вообще очень похожи на моего отца… на мое представление об отце. Когда я увидела вашу фотографию на сайте, меня как током ударило, так я к вам прониклась…

Позитивный перенос. В начале работы пациент идеализирует психоаналитика. Несложно найти сходство между людьми при условии схожего отношения к ним. А уж спроецировать вымышленный образ на реальное лицо проще простого. Но Михаил не стал говорить о переносе, ибо это было неуместно. Пациентка пошла на контакт, и этот контакт нужно было укреплять всеми способами. От того, насколько качественные «мосты» будут наведены вначале, зависит конечный результат.

— Спасибо, Анна, — поблагодарил Михаил, думая о том, что он тоже проникся, и не самым достойным образом.

Анна покосилась на Михаила, едва заметно улыбнулась, а затем закрыла глаза и продолжила рассказывать.

— С тех пор я ушла в себя, дома ни с кем не общалась, начала сторониться подруг и вообще старалась избегать общения… причиной было случившееся, оно засело во мне какой-то липкой гадостью, от которой невозможно было отмыться. Мне казалось, что все непременно узнают об этом, что я как-то выдам себя, поэтому единственный вариант сохранить тайну — это ни с кем не общаться… Ну а дом для меня просто перестал существовать. Если раньше это был мой дом, то после того он стал просто местом, где я спала, ела и где хранились мои вещи. Недостаток общения я компенсировала фантазиями — мечтала, придумала, якобы все, что со мной происходит на самом деле, — это якобы сон, а вот то, что я воображаю, — это и есть реальная жизнь. Стала хуже учиться, это само собой… А ужаснее всего было жить с Ним в одной квартире, как будто ничего не случилось. Он больше не приставал ко мне, мы вообще не разговаривали, но смотрел на меня так, как будто насиловал взглядом… Я бы, наверное, сошла с ума, если бы не научилась уходить в себя совсем, напрочь отключаясь от действительности… И это чувство вины… Не потому, что мать меня упрекала, а потому, что в какой-то мере я и была главной причиной моих страданий. Растерялась в решительный момент, не дала должного отпора, можно было хотя бы бутылкой Его по башке стукнуть, на столе много бутылок стояло — и пустые, и полные, выбирай что хочешь. Когда он бросил меня на стол, бутылки попадали и покатились. Вот за эту нерешительность я начала себя презирать. И в то же время — жалеть, меня больше некому было жалеть…

— Анна, я правильно понимаю, что ваш уход в себя ни в коей мере не означает, что вы смирились с произошедшим?

— Нет, конечно, с этим нельзя смириться. Знаете, Михаил, вам хочется рассказывать правду, и я ее расскажу…

«Вам хочется рассказывать правду»? Михаила удивила и насторожила эта фраза. Сколько уже было сказано об откровенности и доверии… Не плакат же в кабинете вешать, в конце концов! Что-то вроде: «Нам поможет только правда».