Психоанализ и искусство

Восторг того, кто бьет ключом, отражается в спокойствии творения. Постоянное самообновление и зависимость от милости того, кто вечно бьет ключом, - это человеческая метафора вечного возрождения всего, что было сотворено. Восхитительный бессмертный фонтан творчества бьет в человеке точно так же, как и в природе; воистину, только погрузившись в поток творчества, человек становится частью природы, еще раз присоединяется к “единой реальности” бытия, в которой никакая долговечная не может долго существовать, ибо все в ней является трансформацией.

Гераклит сказал: “душа живет по своему собственному Закону (Логосу), который расширяется сам по себе (то есть, растет в соответствии со своими потребностямиу.2

Эти слова выражают то, что Филон и Отцы Церкви сказали о Логосе, рожденном из души, и что мистики знали о воспроизводящем слове и Святом духе речи; но архетипическое значение этого творческого заявления отличается большей глубиной. Как библейский миф о сотворении мира словом Божьим, так и “магия слова, известная нам из примитивной психологии, воплощают это странное единство речи, знания и зачатия-творения. Эта идея творящего слова проистекает из одного из самых глубоких ощущений человечества, осознания того факта, что в поэте “говорит” творческая, психическая сила, неподвластная индивидуальному человеку. Образы, рвущиеся из застрявшего внизу человека, песня, являющаяся их словесным выражением - это творческие источники всей человеческой цивилизации;28 и основная часть любой религии, искусства и обычая изначально порождена этим таинственным феноменом творческого единства в человеческой душе. Примитивный человек считал это творчество души магией и был прав, потому что оно преобразовывает и будет вечно преобразовывать реальность.

Основным архетипическим образом этой творчески преобразованной реальности является самодвижущееся колесо вечности, каждая точка которого есть “момент поворота, который “зачастую решением одной задачи лишь порождает новую. Ибо, один из парадоксов жизни заключается в том, что в ее творческой реальности, “бытие” есть чистое настоящее, но все прошлое впадает в это бытие, в то время, как все будущее вытекает из него подобно ручью; стало быть, это точка одновременно является и точкой поворота, и точкой покоя. Эта точка бытия, нулевая точка творческого мистицизма29 - это пропуск в творении, в котором сознание и бессознательное на мгновение становятся творческим единством и третьим элементом, частью единой реальности, которая почти “застывает” в восторге и красоте творческого момента.

Но стихотворение продолжается:

Восторг от удачно решенной сложнейшей задачи

это дитя расставания.

Это значит, что любая проблема в сотворенном мире, даже та ее часть, что вызывает наибольший восторг, зиждется на расставании, на уходе из вечности совершенного круга в предельность и историческую реальность прошлого, настоящего и будущего - в смену поколений. Здесь смерть создает разрыв, создает огромную проблему и может быть преодолена только в момент творчества. И восторженно пройти через творение означает создать смертоносные разрывы, которые обозначат конечность бытия по сравнению с вечностью. Стало быть, любое рождение покоится на смерти, точно так же, как все пространство покоится на разрыве, и быть ребенком, в любом случае, означает быть началом, которое является концом чего-то; но этот конец, в то же самое время,, является началом, в котором прошлое закрывается и остается внизу. Ибо, ощущая себя как дитя расставания, дитя, в то же самое время, ощущает свое рождение из смерти и возрождение в себе того, что мертво. Оно ощущает себя, как что-то сотворенное, что “зачастую решение одной задачи лишь порождает новую.

Но вращающееся колесо рождений и смертей, в котором все одновременно является и началом, и концом, -это всего лишь обод: главное действие происходит в его центре. И в этом центре появляется “преображенная” Дафна. Бегущая от преследующего ее бога, спасающаяся от него с помощью преображения, душа становится лавровым деревом. Преображенная, она уже - не гонимый беглец; ее преображение - это ничем не стесненное развитие и, в то же самое время, это лавровый венок, венчающий, как поэта, так и бога-охотника.

У пламени из первой строчки стихотворения, в котором вещь обретает спасение путем ухода из долгого бытия в огненное преображение, в конце стихотворения появляется партнер; вечная беглянка становится деревом, навечно пустившем корни в бытие. Влюбленный в Дафну Аполлон, бог-охотник, вынуждает ее к преображению; и снова мы видим творческую сублимацию души, высшую форму любви. Ибо Дафна, укрывшаяся на высшем уровне своего растительного существования, теперь “чувствует себя лавром. Сейчас она - субъект закона и любви Орфея, о котором Рильке сказал: “Петь -значит просто быть.