Психоанализ и математика. Мечта Лакана

На самом деле, я бы сказал, что Лакан – «гегежевец», поскольку его гегельянство пропущено сквозь сито кожевского хайдеггерианства. Для «гегежевца» важен не только тот факт, что наше знакомство с миром всегда субъективно, психично, но еще и то, что каждый субъект стремится быть признанным другим. И поскольку для Лакана субъект – субъект желающий, мы тратим нашу жизнь на попытки быть признанным другим в качестве желающего субъекта.

Согласно «гегежевскому» прочтению, фрейдовские отсылки к биологическим инстинктам попросту неуместны (так же, как для Беркли неуместно обращение к материальной субстанции): когда аналитик строит теории влечений, либидинальных стадий, кастрации и т. д., он всегда исходит из речи. Аналитик не наблюдает, как его пациенты занимаются любовью, кормят своих детей или мастурбируют; в сущности, он имеет дело с чисто разговорными сексуальностью или детством. Сексуальность субъекта это просто рассказ, обращенный к аналитику. Девиз «бессознательное структурировано как язык» означает, что бессознательное – не психическая субстанция (конституированная невыразимыми эмоциями), а та же природа или субстанция, что и дискурсивные отношения психоаналитического сеттинга. Даже аналитические интерпретации работают, согласно Лакану, потому, что само бессознательное (желание) суть интерпретация: все интерпретации аналитика – интерпретации интерпретаций. Речь и интерпретация – аналитические инструменты, поскольку речь и бессознательное – также их объекты. Инструменты, действия и цели сотканы из одной и той же материи.

Такой «идеалистической» моделью Лакан провозглашает автономию психоаналитической теории в отношении любого научного знания. Если кто-то полагает, что все фрейдовские теории, в конечном счете, утверждают субстанции – биологические инстинкты или культурные нормы, – тогда следует обратиться к биологии или социологии и там найти основания психоанализа²⁴. Однако Лакан полагается на язык ради того, чтобы избежать любой междисциплинарной трансценденции знания.

И все же, освобождая психоаналитический дискурс от любой субстанциональной трансценденции, Лакан не отвергает все формы трансценденции. Его лингвистический берклианский гегежевизм заканчивается там, где его теория включает субъект-как-субъект, там, где он обращается к Вещи как к измерению, трансцендирующему речь. Эти измерения, впрочем, – не субстанции и не какие-то еще области науки. Ибо, в то время как субъект-как-субъект и Вещь распускаются в измерениях языка и воображаемого, в то время как они утрачивают свою невыразимость, их не свести к воображаемому и символическому. В противном случае психоанализ оказался бы формой лингвистического бихевиоризма: если бы анализ был просто делом слов, субъект стал бы просто объектом знания.

V

Мы увидели с вами, как метафизический субъект, согласно объективистскому рационализму, являет собой предел миру как таковому. Именно по этой причине для объективистского рационалиста нет смысла, бессмысленно что-либо говорить на сей счет, ведь субъект – вне пределов этого мира. Когда Лакан пишет субъекта, перечеркивая S, он присоединяется к идее субъективности как некоему пределу; однако, в отличие от Витгенштейна, он берет на себя смелость об этом пределе говорить. Однако говорить об этом пределе мира, каковым является субъект, можно осмысленно лишь в том случае, если предел этот обнаруживается в собственном мире субъекта. Поскольку бессознательное пространство включает свои собственные границы, его следует исключить из картезианского res extensa. Зная об этом парадоксе, Лакан обращается за помощью к математической топологии. Его всегда восхищали фигуры типа ленты Мебиуса, в которых границы фигуры исчезали в ее собственных пределах. Брошенный Лаканом вызов можно сравнить с описанием визуального поля, в котором глаз, взирающий на это поле, как бы появляется в самом этом поле, как на картинах Эшера. Это явление субъекта в его собственном поле невозможно свести, пользуясь феноменологической редукцией, к интенциональности или открытости, поскольку субъект этот является не как трансцендентальная открытость, а как нечто структурированное в объектах и репрезентациях. Субъект у Лакана не невыразим, он – артикулирован. Мечтой Лакана было описание трансцендентного субъекта в имманентных формах.

На фрейдовском поле, засеянном симптомами, оговорками, сновидениями, остротами и т. д., Лакан видит цветение субъекта-как-субъекта. Но мы не можем знать этот субъект, ведь тогда он опять таки превратится в объект. Субъект-как-субъект не познан (connu), а признан (reconnu). Таково принципиальное геге-жевское допущение Лакана. Субъект фрейдовского толкования больше не «субъект знания», а субъект признания. Желание этого субъекта, а не его ложное эго видим мы в зеркале, и именно его следует признать.