Психодел

Мальчишка благодарил и тут же на кухне съедал и выпивал угощение. Его печальная мамаша куда-то уходила на весь день, в ее комнате Кирилл ни разу не был, только видел через щель – обставлено недешево, цветной телевизор, и запах дорогих духов, но не приторный, как у проституток, а горький. И еще беспорядок, грязная посуда, чулки на спинках стульев и даже разбросанные медные деньги. Кирилл боялся хаоса и ненавидел его, но мамаша нравилась Кириллу. Коммунальный быт позволяет улавливать всякие разные интимные мелочи, вроде сохнущего на веревке в ванной аккуратного бюстгальтера или обрывка телефонного разговора, когда абонент на том конце произносит нечто смелое, а женщина мелодично смеется и отвечает: «Я подумаю, но вряд ли...»

Она прекрасно выглядела. Немного за тридцать, плавная, стройная, без единого видимого изъяна, высокая грудь, по утрам варила кофе, но пить уходила к себе, причем кофейник обязательно ставила на поднос. В ее присутствии хотелось делать полные достоинства жесты и негромко произносить что-то вроде «отнюдь» или «пожалуй, это маловероятно»; короче говоря, Кирилл бы ее поимел. Но она не дала ему шанса. А хотелось, ага. Она была типичная чужая жена, и каждая клетка ее тела, от затылка до щиколоток, шептала Кириллу: «Я не твоя, даже не думай, не надо так на меня смотреть» – а доблестный дембель к тому времени уже успел попользоваться старой подругой по медицинскому училищу, ныне – замужней дурой, которая тоже очень любила шоколадки «Баунти», а также и невестой лучшего друга Афиногенова, без вести пропавшего при перевозке восемнадцати ящиков водки «Смирнов». С чужими женщинами веселее, для них совокупиться на стороне – мощное приключение.

Разумеется, он ее не получил, но к сыну привязался, по-человечески, по-мужски, и заочно возненавидел папашку, то ли химика, то ли физика, профессора и лауреата, ни единого раза за те месяцы не приехавшего проведать мальчика: в какой обстановке тот существует, из какой кастрюли обедает. А мальчик был правильный, со здоровой мужской основой, он выбегал из комнаты, угадывая звук ключа, поворачиваемого Кириллом в дверном замке, – и Кирилл показывал ему то кастет, то кожаный ремень с пряжкой из нержавеющего металла, то журнал с машинами, то ссадину на кулаке. Он говорил пацану: «Не будь таким осторожным» – или: «Если бьешь, то бей всей силой» – или: «Слушай всех – думай сам» – или: «Считай в уме, а на бумажке пусть дураки считают» – то есть от взрослого к ребенку переходило простейшее самцовское знание, элементарный кодекс поведения воина, убийцы, охотника, добытчика, защитника. Кириллу нравилось воспитывать пацана, нравилось обожание.

Правда, педагог не сильно преуспел. Не переломил пугливость и чрезмерную чистоплотность, не переломил страх перед улицей, перед одиночеством и перед мамой. Переломил бы, будь у него время, – но быстро нашел себе хорошее дело и к весне следующего года уже снял квартиру, поселился отдельно. А еще спустя несколько месяцев профессор помирился с печальной мамашей пацанчика Бориски, и семья воссоединилась в пяти комнатах на Фрунзенской набережной.

Спустя эпоху – прошло девятнадцать лет – душным июлем Кирилл сидел в «Капучино» на Большой Полянке, под огромным полотняным тентом, пил латте и слушал колокольный перезвон. Храм был в пятнадцати шагах, через дорогу. Всё, что было связано с Богом, немного забавляло Кирилла; Бог – абстракция, а жизнь вокруг кипела предельно конкретная. Правда, жесткая конкретика иногда тоже раздражает даже самых конкретных мужчин.