Психоделическая сублимация

– Послушай, Фелиция! Когда умерла наша мама, я очень хорошо помню, как отцу было непросто взять себя в руки. Конечно, их отношения были далеко не идеальными – и все же, если бы не мы, папа очень легко мог бы сорваться. Он сконцентрировал на нас все свое внимание и всю свою отеческую и, я бы даже сказала, мужскую любовь. Кроме нас у него, по большому счету, никого не было, нет и не будет! Да, он, как и раньше, очень легко увлекается женщинами, безустанно шутит и отпускает ничего не значащие комплименты, но любить по-настоящему, уверяю тебя, дорогая моя, он не сможет уже никогда. Он сконцентрирован на нас, как на самом себе. Любая, пусть даже самая мелкая неудача, касающаяся одной из нас, живо и стократно отражается болью в его искреннем сердце.Ты только представь себе на минуточку: целыми днями он вынужден общаться с этими нашими местными мужчинами, брить их шершавые щеки, стричь слипшиеся волосы. От одной этой мысли можно сойти с ума…

– Не такие уж они и плохие, наши местные мужчины, Гретхен! – возмутилась мало путешествовавшая в своей жизни Фелиция. – Кстати, твой последний берлинский ухажер… Как его? Людвиг, кажется? Между прочим, тоже мог бы быть чуть-чуть посимпатичнее!

– Сейчас не об этом речь. Я не хочу тебе читать мораль, не хочу показаться ханжой, я просто хочу раз и навсегда объяснить тебе, что все наши неудачи в отношениях с мужчинами делают отца раздражительным. Я уже говорила Кларе, что все ваши, как, впрочем, и мои собственные потуги обрести настоящую и единственную любовь обречены…

– Почему, Гретхен? – заинтересовалась Фелиция, – Пожалуйста, объясни!

– По этому поводу написаны сотни книг, но я не тешу себя надеждой, что ты завтра же пойдешь и возьмешь хотя бы одну из них в библиотеке.

– Раз так, тем более. Пожалуйста, Гретхен, мне действительно это интересно.

– Ну ладно. Я долгое время наблюдала сначала на своем, а потом и на вашем с Кларой примерах, как легко завязываются и не менее легко рвутся наши взаимоотношения с мужчинами. Это заложено в нас природой и спорить с этим практически бесполезно. Таков, кстати, и наш благородный отец. При всем уважении к нему не могу не заметить, что его отношения с женщинами носят, по моему мнению, маниакально кратковременный характер. Все это, если говорить проще, не что иное, как полигаммия.

– Что? – округлив от изумления не менее голубые, чем у старшей сестры глаза, протянула Фелиция.

– Полигаммия. Желание иметь сексуальные отношения с разными партнерами. Вспомни, дорогая, сколько у тебя к твоим двадцати годам уже было мужчин?

– Четырнадцать, – ни секунды не мешкая, ответила Фелиция, – я недавно считала.

– Вот видишь, – прикидывая в уме, сколько же имела к двадцати годам она сама, резюмировала Гретхен, – четырнадцать! И со сколькими из них ты встречаешься сейчас?

– С тремя.

– Это и есть полигаммия, та самая полигаммия, к которой имеют предрасположенность все без исключения члены нашей семьи, включая отца.

– Ну и что нам с этим делать, по-твоему? Я лично не вижу в этом ничего страшного. Это же не диагноз, в конце концов. Это скорее…

– Что?

– Ну, это скорее…скорее… стиль жизни!

– Согласна, но от этого руки нашего дорогого отца не перестают дрожать!

– Не понимаю, что же все-таки мы должны сделать?

– Мы должны обязательно, желательно все втроем, дать понять ему, что у каждой из нас есть настоящая, одна единственная-разъединственная, вечная и неповторимая любовь! Выбери, пожалуйста, кого-нибудь одного из твоих воздыхателей и объяви отцу, что ты собираешься выходить замуж. То же сделаем и мы с Кларой.

– И ты думаешь – это поможет?

– По крайней мере следующие полгода тебе не надо будет каждый раз придумывать новые объяснения по поводу поздних возвращений домой, – привела очередной довольно убедительный довод в защиту своей теории изобретательная Гретхен и, помедлив долю секунды, горько усмехнувшись, добавила, – как, впрочем, и мне.

***

– Доброе утро, Эрик. Пожалуйста, проходите и присаживайтесь в кресло, – широко улыбаясь, пригласил занять привычное место очередного, давно знакомого клиента неутомимый Зигфрид Шауфенбах.

– Доброе утро, Зигфрид. Вы светитесь так, точно переели рыбы, – фамильярно похлопав по плечу добряка Зигфрида, попытался перехватить у хозяина пальму первенства завзятого острослова Эрик Шнурбе.

– Мои девочки выходят замуж, от этого недолго и засветиться, – смущенно улыбаясь, парировал парикмахер и взял в руки бритву.

– Ну же, старина, – удобно устроившись в кресле, поинтересовался Шнурбе, – рассказывайте, кто те счастливчики, что вскоре станут вашими затьями. Кто-то из местных?

– Право, Эрик, мне как-то не хочется особенно распространяться на эту тему…

– Боитесь сглазить? Что ж, я понимаю, – со знанием дела произнес великовозрастный Эрик Шнурбе.

– Не в этом дело, – внимательно разглядывая, как ритмично вздувается и сокращается на исхудавшем горле клиента вызывающе-фиолетовая вена, прореагировал Зигфрид Шауфенбах, – просто сегодня мне хочется немного помолчать.