Психоделическая сублимация

– Как бы не так, мой дорогой и наивный Зигфрид! Как бы не так! – В очередной раз излишне возбужденно затараторил посетитель. – Если бы все было так просто, неужели бы я стал рассказывать вам эту историю?!

– А что же в таком случае произошло? – с ужасом глядя на свои трясущиеся руки, переспросил Зигфрид Шауфенбах.

– А произошло то, что когда Этьен Пуатье понял, что его собственный осел в отличие от него самого обрел ту самую настоящую любовь, он просто-напросто не выдержал и… убил своего осла…

– То есть, как это – убил? – уставившись на рассказчика, переспросил Зигфрид Шауфенбах. – Ведь он не мог этого сделать?!

– Не мог, но сделал, – упрямо повторил Эрик Шнурбе, – я поэтому и рассказал вам эту историю.

– Да-да, конечно, – в какой-то прострации произнес парикмахер и совершил непроизвольно резкое движение рукой… Несколько капель крови выступили на гладко выбритой щеке Эрика Шнурбе.

– Вот черт, Зигфрид, да вы с ума сошли, – схватившись за порезанную щеку, воскликнул перепуганный рассказчик.

– Прошу прощения, Эрик, прошу прощения, – засуетился вокруг клиента неугомонный Зигфрид Шауфенбах и, продезинфецировав рану, добавил, – и все же я никак не могу поверить, чтобы Этьен Пуатье вот так запросто убил своего осла!

***

– Папа, папа, – лицо Гретхен выглядело бледнее мела, – скорее, ради Бога, скорее: Клара попыталась вскрыть себе вены.

– Что?! – Зигфрид Шауфенбах, размеренно покачивавшийся в кресле за традиционным прочтением журнала “Штерн”, резко вскочил на ноги и побежал вслед за перепуганной Гретхен в ванную комнату. – Срочно вызови скорую, – взволнованно добавил он.

– Я уже сделала это, – отреагировала Гретхен.

Медицинская бригада приехала так быстро, что Гретхен и ее отец не успели даже, как следует, перетянуть жгутом и забинтовать пораненную левую руку Клары. К счастью, как вскоре заявил благообразного вида довольно молодой врач, вены пострадавшей затронуты не были, и все, что нужно было сделать в данном случае – это продезинфецировать рану и наложить повязку.

– Мой вам совет, – прощаясь, участливо взял за плечо Зигфрида Шауфенбаха понимающий медик, – уложите вашу дочь в постель, дайте ей, если потребуется, снотворного и ни в коем случае не утруждайте ее расспросами. Сегодня ей необходимо отдохнуть. Завтра, пожалуйста, передайте Кларе, чтобы она пришла на перевязку. Да, и вот еще что, – стоя в дверях, нарочито растягивая слова, произнес он, – не волнуйтесь, ее самочувствие вполне удовлетворительно, чего… чего я бы не сказал о вашем…

Зигфрид Шауфенбах взлянул в стоящее напротив него зеркало и не без сожаления, увидев в нем свое изможденное лицо и трясущиеся руки, согласился:

– Да-да, пожалуй, вы правы.

Остаток вечера Зигфрид Шауфенбах провел в своей комнате, бесцельно раскачиваясь в кресле и тупо уставившись в стену. Примерно в половине двенадцатого он услышал, как хлопнула входная дверь.       – По-видимому, это вернулась Фелиция, – подумал Шауфенбах и решил спуститься вниз, чтобы поинтересоваться делами младшей дочери.

Как только пошатывающейся от усталости и треволнений походкой он подошел к гостиной, то по доносившемуся оттуда шуму сразу же понял, что его дорогая и нежно любимая Фелиция, несмотря на столь раннее для нее возвращение, по всей вероятности, довольно изрядно пьяна. Войдя в гостиную и бросив беглый взгляд на дочь, Шауфенбах понял, что не ошибся. Коротко остриженные волосы Фелиции были как-то противоестественно всклокочены. Блузка, под которой несложно было заметить ничем более неприкрытые и оттого довольно бесстыжие груди, казалось, насквозь была пропитана сигаретным дымом. Юбка, и без того не отличавшаяся особой строгостью, выдавала своей пугающей помятостью весьма и весьма легкомысленный нрав ее обладательницы.

– Боже, Фелиция, – не удержался от изрядно надоевших всем, в том числе и ему самому, нравоучений Зигфрид Шауфенбах, – как же можно так напиваться, ведь ты же – девушка?!

– Папа, – наливая полный стакан пива, вяло прореагировала на отпущенное в ее адрес замечание Фелиция, – я же сказала тебе, что выхожу замуж за… за этого… Ганса… Что тебе еще нужно?! Мы же можем позволить себе немного поразвлечься?

– Мне казалось, – присаживаясь рядом с дочерью, не без тени сомнения произнес Шауфенбах, – что Ганс – довольно воспитанный молодой человек, чуждый всех этих сомнительных развлечений… Когда ты знакомила меня с ним, мы так долго разговаривали про живопись и киноискусство…

– Папа, твоя наивность меня просто поражает! Неужели ты думаешь, что человек, способный говорить об искусстве, не может быть алкоголиком?

– Но он, я надеюсь, не алкоголик?

– Кто?

– Твой Ганс?

– При чем здесь Ганс, папа. Что ты заладил: Ганс, Ганс. Нет у меня никакого Ганса, понимаешь? Нет, и никогда не было!

– То есть, как это не было, – изумился Зигфрид Шауфенбах, – а с кем же я разговаривал тогда две недели тому назад?

– А-а-а, ты имеешь в виду этого кучерявого, – ехидно улыбнулась Фелиция,– хочешь правду?