Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Свершился переворот. Жизнь уступила власть
Союзу трупа и вещи.

(I, 1, 81)

Если карнавальная комика с ее контрапозитивной логикой выражает себя, среди прочего, в фигуре «рождающей смерти» (М. М. Бахтин), то для Хлебникова, как раз наоборот, комичной кажется нормальная для обыденного сознания импликация «из жизни — смерть». В «Зангези» газетное сообщение о самоубийстве заглавного героя, затравленного врагами, отнесено в разряд дурной «шутки»:

                 

ВЕСЕЛОЕ МЕСТО

     Двое читают газету.

     Как? Зангези умер!
     Мало того, зарезался бритвой.
     Какая грустная новость! …

Зангези

(входя)     Зангези жив,
     Это была неумная шутка.

(II, 3, 367–368)

Раз живое выводимо из мертвого, умирать должна именно Смерть, но ради новой своей жизни — ср. концовку драмы «Ошибка смерти»:

Барышня Смерть: Я пью, — ужасный вкус. Я падаю и засыпаю. Это зовется ошибкой барышни-Смерти. Я умираю …

Барышня Смерть(подымая голову): Дайте мне «Ошибку г-жи Смерти». (Перелистывает ее.)Я все доиграла (вскакивает с места)и могу присоединиться к вам. Здравствуйте, господа!

(II, 4, 257–258)

D2. Тоталитарная культура, или мазохизм

«Вот, скажем, чистый коммунист

И в то же время — мазохист

Хотя это — одно и то же

В виде деконструкции

Его как бы и нет, он самоуничтожен

Он как бы в коммунизме весь и в то же

Время

Вот этим самым он есть

Здесь —

Жестокая загадка для обладающего

грубой самоидентичностью»

(Дмитрий Александрович Пригов, «Апофатическая катафатика»)

I. Scriptum sub specie sovietica

1. Шизоидность или мазохизм?

1.1.1.Подобно В. Райху, Т. Райку (см. D1.I.1.2.1) и ряду других исследователей [468], мы солидаризуемся в том, что касается соотношения садизма и мазохизма, не с поздней теорией Фрейда, а с ранней: мазохизм следует из садизма. Вместе с тем это лишь формальное единомыслие. Происхождение мазохизма из садизма получит у нас иное содержание, чем то, которое вкладывал в него Фрейд.

Мазохизм завершает собой садистский период в психическом становлении ребенка точно так же, как обсессия является вторым шагом на истерической фазе психогенеза. В распоряжении маленького садиста находятся две программы поведения. Одна из них негативна: ребенок отказывается признать разлад, случающийся в симбиозе. Другая позитивна: выход из симбиоза восполняется за счет того, что ребенок сосредоточивает внимание на им самим производимом дефектном объекте — на испражнениях [469]Анальная фиксация может принести субъекту лишь временное удовлетворение. Эквивалентность анального садизма оральному подготавливает крах и того и другого. Анальность в качестве замещения симбиоза, в рамках которого ребенок отождествлял себя с матерью, оказывается неким автосимбиозом, чей итог состоит в том, что субъект вынуждается идентифицировать себяс продуцируемым им никчемным, отбрасываемым, исчезающим объектом, т. е. видеть в субъектном негативную величину, впадать в мазохистское самоотрицание. Страдающий объект превращается в страдающего субъекта. Происхождение деидентификации, готовности к самоуничижению из смешения оральности и анальности было прослежено в первой части романа В. Г. Сорокина «Норма», где самые разные представители советского общества, какую бы ступень в его иерархии они ни занимали, изображаются как лица, одинаково жертвующие собственным достоинством в акте ежедневной копрофагии (причем они поедают детские испражнения — мотив, возводящий орально-анальную сущность мазохизма к онтогенетическим переживаниям) [470].

Фрейд преподносил мазохизм в виде биологического феномена (мазохизм вырастает из обращения разрушительного инстинкта на самого субъекта или отражает в себе смертность, свойственную всякому живому существу). Критики Фрейда (такие, как В. Райх и Б. Берлинер) выдвинули на передний план социальную мотивированность мазохистской психики. Б. Берлинер считал, что мазохизм проистекает из того, что ребенок, нуждающийся в любви, не находит ее у сопряженной с ним личности: