Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Мы уже ссылались на роман Вагинова «Труды и дни Свистонова» (D1.1.1.2.1), в котором процесс литературного творчества представлен — на садистский манер — в виде охоты на людей, похищения личностей из фактической реальности. Однако этим не исчерпывается содержание романа, созданного Вагиновым в период его сотрудничества с обэриутами. «Труды и дни Свистонова» подытоживаются тем, что и сам изображаемый в этом тексте автор становится пленником созданного им художественного произведения, исчезает в качестве действительно существующего лица. По ходу сюжета выведенный Вагиновым автор-садист перевоплощается в индивида, который не в состоянии установить контакт с самим собой как с некоей реальностью, в мазохиста (тема страдающего агрессора запечатлена в фамилии заглавного героя: «Свистонов» = «свист» (звукопроизводство, которое может иметь агрессивную функцию) + «стон»).

Автор в авангарде-2 безместен. Отсюда объясняется предпринятое М. М. Бахтиным понимание романов Достоевского в качестве «полифонических» («Проблемы творчества Достоевского», Ленинград 1929). Согласно концепции М. М. Бахтина (вряд ли верной, но не об этом сейчас речь), Достоевский устранял себя из своих текстов, чтобы предоставить свободу самовыражения сознаниям иным, чем его собственное. Самосознание автора, таким образом, оказывается у М. М. Бахтина иррелевантной величиной. В последнее время идеи М. М. Бахтина все чаще оцениваются как аналогичные сталинизму. Б. Е. Гройс проводит параллель между сталинскими показательными процессами и апологией карнавального «увенчания-развенчания», содержащейся в бахтинской книге о Рабле[602]. Вслед за Б. Е. Гройсом М. К. Рыклин видит в бахтинском карнавале террор, направленный против индивидуального тела[603]. Такой подход к М. М. Бахтину во многом справедлив. Но не нужно забывать о том, что сталинский (экстравертированный) мазохизм предполагал наличие внешнего начала (партийной дисциплины и т. п.), которое развязывает самокритику, поощряет самоликвидацию личности. Между тем для М. М. Бахтина (интровертированного мазохиста) именно личность инициирует отказ от личностного: она становится авторской постольку, поскольку она готова уступить себя ради оправдания чуждого ей сознания (Достоевский) или ради того, чтобы сделать создаваемый ею текст отражением народного праздника, карнавала (Рабле, Гоголь).

1.2.2. Что значит: не найти себя в процессе авторефлексии? В этом случае можно не найти себя, и тогда «я» будет существовать даже и ненайденным, в качестве гипотетической величины. И можно не найти себя, и тогда о «я» нет и речи.

Интровертированный мазохизм породил разные художественные школы.

С одной стороны, он выразился в конструктивизме второй половины 20-х гг. У поэтов ЛЦК (Литературного центра конструктивистов) на передний план выступает субъект, ищущий себя, но терпящий неудачу на этом пути или пока еще не достигший своей цели. В творчестве Сельвинского такого рода личность принимала образы: «попутчика», готового служить советскому строю, который, однако, отталкивал его и доводил до гибели (Полуяров в романе в стихах «Пушторг»); авантюриста, захватывающего на короткое время власть и лишающегося ее (Оконный в драме «Командарм-2»); молодого человека, не успевшего созреть к началу революции и тяготящегося своей безместностью в постреволюционном обществе (стихотворение «Переходники»)[604].

С другой стороны, интровертированный мазохизм стал литературой о невозможности найти никакое «я». Эта психо-логика составила содержание текстов обэриутов («искусство, что ты чувствуешь, / находясь без нас?» — спрашивал Введенский[605]) и близких к ним ленинградских писателей. О ней мы и будем говорить в дальнейшем.

2. О глупости

«О моем бессознательном затрудняюсь что-либо сказать, но мое подсознательное просто глупо»

Я. С. Друскин

2.0. Субъект безнадежно пустой авторефлексии, отражающей лишь отсутствие «я», попадает в позицию, в которой он не вправе довериться своему уму[606]. Ленинградский авангард второй волны сомневался в том, что интеллект на самом деле служит инструментом познания и преобразования действительности, средством подчинения мира человеку.

2.1.1. Глупость отлична от ума для всех, кому приходится иметь дело с дураками, если не считать ее исследователей.