Subjekt dieses Monologs, der dialogisch <…> gelesen werden kann, ist weder «ich» noch «du», sondern «ich» als «du», somit ein fiktionales «wir», aus dem bald die erste, bald die zweite (oder auch, indirekt, die dritte) Person spricht
— simultan für sich selbst und für den jeweils Anderen.[720]<подчеркнуто автором. — И.С.>
Шизонарцисстское окончательное снятие границы между «я» и чужим «я» приводит к устранению границ вообще: сюжетом романа Е. Попова «Душа патриота, или Различные послания к Ферфичкину» (1982, 1989) является отсутствие препятствий, преодоление каковых обязательно для обычного сюжетостроения (рассказчик вместе с героем, Д. А. Приговым, без каких-либо затруднений добирается до центра Москвы, который, казалось бы, должен был быть наглухо закрыт для праздношатающейся публики в дни похорон Брежнева)[721]
.В той разновидности шизонарциссизма, которая свойственна поэзии Д. А. Пригова, неотличимость своего от чужого дает двойную негацию: «не-я» здесь говорит о не-Другом[722]
. Вот известное стихотворение, которое следует считать ключевым для понимания замысловатой психо-логики, руководящей Д. А. Приговым: «В Японии я б был Катулл А в Риме был бы Хоккусаем <= „я“ — это тот Другой, который перестает быть самим собой, попадая в чужую страну. —В сущности, на такой же логической схеме зиждется и последний роман В. Г. Сорокина «Сердца четырех», в котором, правда, субъект и другой субъект теряют их содержание так, что обе эти величины вообще аннулируются. Герои романа убивают своих родителей с тем, чтобы в концовке текста совершить коллективное самоубийство.
Неотдифференцированность собственного от несобственного побуждает Рубинштейна в его стихах обнаруживать четырехстопный ямб в самых тривиальных формулах практической речи («Ну что я вам могу сказать? <…> Не знаю, может, ты и прав <…> Послушай, что я написал»[724]
и т. д.)[725].Шизонарцисс принимает шизоидное воображение, согласно которому мертвое живо: в романе Виктора Ерофеева «Русская красавица» (1982,1990) умерший навещает возлюбленную и вступает с ней в половую связь. Но для шизонарцисса не только объектное субъектно, но и субъектное объектно: возлюбленная мертвеца беременеет от него Смертью (мазохистский образ карнавальной рождающей Смерти, животворящего ничто, превращается в образ некрогенной жизненности, молодости).
3.3.
Остается сказать, что эта книга написана шизонарциссом. В одном из своих вариантов шизонарцисс обобщает взаимозаместимость своего и чужого субъектно-объектного отношения в представлении о том, что они сменны в принципе и тем самым берет их за основу истории, увиденной психо-логически.Возможно, главная ошибка психоаналитиков состояла в том, что они не пытались выяснить, с позиции каких характеров они изучали человека. Это невнимание врача/исследователя к собственной характерности и порождало внутреннюю несообразность очень многих представлений о нашем психизме, которая, в какие бы формы она ни выливалась, всегда была в своей глубине противоречием, присущим тому, кто хочет говорить о психизме, исключая из него себя самого.
Шизонарциссизм с его нахождением Другого в себе и себя в Другом снимает эту проблему.
Сказанное имеет в виду вовсе не то, что шизонарцисс владеет истиной о психоистории, но только то, что для него вне психоистории, в которую он включает и самого себя, нет истины.
Историософия всегда придавала своему предмету (истории) конечность с тем, чтобы сделать его концептуализуемым, обозримым, постижимым на всем его протяжении. Шизонарцисс мыслит историософию как субъективирование объектного и добавляет сюда объективацию субъекта — идею собственного конца, наступающего вместе с концом истории.
Заключение
В завершение книги имеет смысл еще раз назвать основные стадии онтогенеза, суждения о которых пришлось разбросать по разным местам нашего текста.