Психофильм русской революции

В розовой атмосфере эмиграции Струве был божок. Странною иронией судьбы он стал почетным галлиполийцем, желанным гостем в стенах офицерского собрания, несмотря на то что он был первым пораженцем и еще во время японской войны призывал офицерство к измене и бунту. Он фигурировал на эстрадах Дома Императора Николая II, и это о нем сказал граф И. И. Толстой, что не место в стенах этого дома палачам Императора Николая II. Пламенные, осеннего возраста женщины млели от благоговения, слушая лживые искажения русской истории, которые преподносил Струве на своих лекциях. Правда, иногда он давал и мягкие краски отдельным страницам из прошлого, но тот, кто имел уши да слышит, хорошо мог уловить настоящий тон этих повествований. Ученый ценз Струве нулевой. Преподаватель Петербургского политехникума по экономическим наукам, он засвидетельствовал свою полную некомпетентность в этих науках страшным экономическим разгромом России. Его научные доктрины сводились к проведению в жизнь марксизма. И вот на больной почве эмигрантского полубреда этот титан разрушения и революции превратился в покаявшегося грешника, ныне вещающего ту правду, которую он отрицал всю жизнь.

Если считать научными работами его публицистические статьи, не лишенные революционного таланта, то его ученые труды не имеют никакой ценности: нет ни одной истины, кроме революционной доктрины, которую бы открыл Струве. Степень доктора он получил только в 1917 году в Киеве и при Керенском сразу скакнул в академики. Увы, это была плеяда опереточных академиков, как и сенаторов имени Керенского. Таким образом, в Императорской России Струве не был ни ученым, ни профессором. Эмигрантская же учебная карьера его проявилась в много -численных докладах и лекциях. Надо было послушать эту отсебятину, составленную из бессистемного набора мыслей, прочитанных в библиотеке. Это был полубиблиографический винегрет. В помощь своей блуждающей мысли он вытаскивал из портфеля книги, взятые из библиотеки, и прочитывал громко то, что не успевал запомнить и что умел изложить. Удивительно, что охваченные революционною коллегиальностью сочлены слушали этот вздор без всякого возражения. Потом в кулуарах многие пожимали плечами и признавались, что ничего в этом хаосе не поняли. Удивительно было изложение отрывочных мыслей и лишенные синтаксической формы фразы. Я много раз записывал эти обрывки речей оратора без грамматической и логической последовательности: даже передаваемое им прочитанное было полною путаницей. Некоторые доклады, как например, один доклад о мистике, были нечто изумительное - набор невыкристаллизованных фраз. Выступал он по всем решительно вопросам, маскируя свои недостающие мысли цитатами из книг, прочитанных утром в библиотеке. И это давало основание его почитателям из розовой «недорезанной» большевиками интеллигенции говорить об «удивительной» эрудиции этого воображаемого ученого.

Ирония судьбы пошла еще дальше: русское офицерство стало готовиться к выполнению своего долга воскресения России, проникнутое добрыми и честными порывами, потянулось к знанию, чтобы в нужный момент выступить на арену своей деятельности подготовленным. Это были почти сплошь офицеры Императорской армии, служившие в ней хотя и в молодых годах. Ясно, что это будущее воинство должно было быть воспитано в духе исторических традиций почитания эмблем и лозунгов. И вот на кафедре Академии будущих офицеров Генерального штаба вновь появляется тот самый растлитель, который еще в 1904 году проповедовал измену.

Неужели же научно образованные военные руководители не понимают того, что патриотический дух, вложенный в психику будущего офицера Генерального штаба, есть главная основа его продуктивной работы во имя Отечества и тех лозунгов, которые его символизируют?

Какие же основы для этого духа может дать Струве и его адъютанты? Раскаявшийся перелет все же остается перелетом, и кто перелетел раз, уже совсем легко перелетит и в другой раз, а главное, никто не может знать, когда перелет был искренен.

Военные не могут не знать, что кроме оружий, раздирающих тело врага, ныне применяются психические яды, отравляющие душу, и первым применившим эти яды для разложения психики русского офицерства был Петр Струве в своих обращениях к офицерству в «Освобождении». Это факт, не подлежащий сомнению, и отрицать его невозможно. Можно теперь преподносить его в другой форме, под фирмой «раскаяния», но можно уверенно сказать, что ожидать от старых растлителей просвещения мозгов их учеников в патриотическом духе - есть абсурд. Хороши будут будущие офицеры русского Генерального штаба, вышедшие из школы растлителя! Что Струве человек неглупый, конечно, отрицать не стану, как признаю и то, что он хороший левый публицист, но не надо смешивать публициста с ученым, а ученая ценность Струве ниже нуля.