Психофильм русской революции

К этим местам тянулась публика, как бабочки на огонь. Глаз давно привык к картине разрушения, к грязи и беспорядку и к господству серых шинелей на улице: в них теперь была одета вся Россия. Повсюду бродили патрули. При керенщине картина была мельче и подлее, при большевиках грознее. Имущество царской армии разграблялось. На одном красноармейском молодом командире кавказского типа я видел генеральскую шинель с красною подкладкой, но без погон: она, видимо, была снята с плеча убитого царского генерала. В ту пору опасно было выйти на улицу в хороших сапогах. Товарищи говорили: «Гидра контрреволюции», ставили к стенке, а сапоги снимали. Вид людей был безмерно наглый. Движения и жесты слегка возбужденные. Что закурить папироску, что убить человека в эти времена было одно и то же.

По-прежнему, как и при керенщине, по улицам носились автомобили, облепленные товарищами. Была мода на устрашающие плакаты: кар -тины изображали «смерть буржуя» и «отсечение главы гидры контрреволюции». Творчество это не принадлежало большевикам: за деньги эти плакаты рисовали члены союза художников, оправдываясь тем, что есть нужно. Продавалась интеллигенция по дешевке.

Ставились колонны с портретами Ленина, Розы Люксембург, Свердлова. Всюду красовался призыв: «Мир хижинам, война дворцам и смерть буржуям».

Но «недорезанные буржуи» еще ходили по улицам, маскируясь под плебс, и не понимали, что смерть буржуям, самая настоящая, уже пришла и приходится строиться к расчету за предреволюционные мечты. Не было и в хижинах мира: ушла старая добрая русская жизнь, и стон уже стоял по всей Русской земле. Не тот стон, о котором фантазировал Некрасов, а самый настоящий народный стон свободного народа, обращенного в рабство.

Чернь выползала из своих нор и грабила.

Но уже не царило над толпою радостное состояние экстаза первых дней: люди становились хмурыми. Ликовала только жидова. Но уже не митинговали всюду, как во времена керенщины. Собрания были организованными, и нельзя было безответственно болтать всякий вздор: чуть не попадешь в тон - к стенке!

Во всех домах переживались кошмарные ночи. Были установлены вооруженные дежурства с целью борьбы с грабителями. Приходилось дежурить и мне. Жуткие это были дежурства, когда всюду шла стрельба, ждали вторжения бандитов или очередного обыска большевицкой власти. Пробовали ввести в домах и определенный «порядок дня». Обыватель, столь прихотливый при Царе, теперь был покорный и смирный. Он только просил, чтобы грабили его «по закону». Большевики-Пятаковы и Евгения Бош с циничным смехом давали ордера на обыски. Характерно, что командиры вторгнувшихся банд, Муравьев и Ремнев, не были чистыми большевиками. Еще менее большевиками были генералы Клембовский и Гутор. Сами войска - латыши и еврейство - были частью мстителями, а в большинстве - грабителями. А большевики типа Бош, Пятаковых, Хайкеса, Рафеса выкристаллизовались на фоне этого вторжения.

Самое избиение офицеров не было санкционировано никаким декретом. Кексгольмский полк, занявший Киев, весь состоял из латышей, которые руководили казнями и обысками.

Три национальности господствовали в первой волне большевизма: евреи, латыши и китайцы. Евреи были инспираторами и палачами-мстителями, латыши - зверски жестокими и хладнокровными убийцами, а китайцы - революционными солдатами. Много говорили об исключительной жестокости Муравьева.

Большевики вернулись к методам древности: наложению контрибуции на занятые города и ко взятию заложников. Еврейская мораль Троцкого вспомнила традиции его предков. На Киев была наложена контрибуция в миллион рублей. Налог распределяла особая комиссия, и если кто не платил - его забирали и ставили к стенке.

Пока низвергали Царя, обыватель злорадствовал. Теперь пришла его очередь. Он пробовал протестовать, но скоро замолчал и покорился. Говорили, что генералы перешли к большевикам из страха за себя и за свои семьи, будто бы оставленные заложниками. Печальная судьба для военачальника - оставить потомству и истории свое опозоренное имя. Тем более что как Муравьев, так и Клембовский впоследствии были расстреляны большевиками.

Кто такие были командующие побоищем офицеров в Киеве Муравьев и Ремнев, в точности никто не знал, не выяснено это и до настоящего времени. Запутыванию революционной исторической действительности очень способствует особый род литературы, который создался в последнее время, а именно полуисторических романов и повествований. Таково произведение Чирикова о романе Муравьева. Такие произведения пишутся со слов других, причем автор фантазирует, совершенно не считаясь с действительностью. Такой элемент есть даже у Краснова и особенно у Гуля. Романист может, конечно, фантазировать как ему угодно, но тогда лучше брать не конкретные личности с историческими именами, а просто давать сборный тип героя, который он описывает.