Психофильм русской революции

В то время когда лучшая часть русского народа и еще не отравленные элементы культурного общества прорезонировали патриотическим порывом на первые боевые удары в Порт-Артуре, революционное подполье стало реализировать свое старое убеждение, будто бы неудачная война является самым благоприятным фактором для свержения правительства и для революции. Так народилось самое подлое с государственной точки зрения течение пораженчества, официальным идеологом которого выступил находившийся тогда в эмиграции Петр Струве в своем «Освобождении». Он призывает русское офицерство к измене и к предательству Царя. Он пишет: «Господа военные! Нам не нужно вашей пассивной, бессмысленной храбрости в Маньчжурии. Нам нужно ваше политическое дерзание в России. Обратитесь против истинного врага страны. Он в Петербурге, в Москве. Этот враг - самодержавие и самодержавники».

Мрачная фигура Петра Струве очень ярко запечатлена на моем психофильме русской революции. С ним лично судьба столкнула меня уже позже, в эмиграции. Мы страшно ненавидели друг друга, и он хорошо свел свои личные счеты со мною, как с неисправимым контрреволюционером. Его разрушительная деятельность слишком твердо закреплена в истории, чтобы ее можно было отрицать, и потому удивительным парадоксом звучала эмигрантская легенда о мнимом раскаянии этого разрушителя России. Передавалась даже легенда о том, что Струве сам как-то публично сказал, что императорское правительство сделало ошибку, не повесив его. Редко говорил правильно этот бог русской революции, но если он это сказал, то сказал правильно. И жаль, что императорское правительство этого не сделало. И я думаю, что многие роковые ошибки Столыпина и Врангеля суть плод их сближения со Струве.

В розовой атмосфере эмиграции Струве был божок. Странною иронией судьбы он стал почетным галлиполийцем, желанным гостем в стенах офицерского собрания, несмотря на то что он был первым пораженцем и еще во время японской войны призывал офицерство к измене и бунту. Он фигурировал на эстрадах Дома Императора Николая II, и это о нем сказал граф И. И. Толстой, что не место в стенах этого дома палачам Императора Николая II. Пламенные, осеннего возраста женщины млели от благоговения, слушая лживые искажения русской истории, которые преподносил Струве на своих лекциях. Правда, иногда он давал и мягкие краски отдельным страницам из прошлого, но тот, кто имел уши да слышит, хорошо мог уловить настоящий тон этих повествований. Ученый ценз Струве нулевой. Преподаватель Петербургского политехникума по экономическим наукам, он засвидетельствовал свою полную некомпетентность в этих науках страшным экономическим разгромом России. Его научные доктрины сводились к проведению в жизнь марксизма. И вот на больной почве эмигрантского полубреда этот титан разрушения и революции превратился в покаявшегося грешника, ныне вещающего ту правду, которую он отрицал всю жизнь.

Если считать научными работами его публицистические статьи, не лишенные революционного таланта, то его ученые труды не имеют никакой ценности: нет ни одной истины, кроме революционной доктрины, которую бы открыл Струве. Степень доктора он получил только в 1917 году в Киеве и при Керенском сразу скакнул в академики. Увы, это была плеяда опереточных академиков, как и сенаторов имени Керенского. Таким образом, в Императорской России Струве не был ни ученым, ни профессором. Эмигрантская же учебная карьера его проявилась в много -численных докладах и лекциях. Надо было послушать эту отсебятину, составленную из бессистемного набора мыслей, прочитанных в библиотеке. Это был полубиблиографический винегрет. В помощь своей блуждающей мысли он вытаскивал из портфеля книги, взятые из библиотеки, и прочитывал громко то, что не успевал запомнить и что умел изложить. Удивительно, что охваченные революционною коллегиальностью сочлены слушали этот вздор без всякого возражения. Потом в кулуарах многие пожимали плечами и признавались, что ничего в этом хаосе не поняли. Удивительно было изложение отрывочных мыслей и лишенные синтаксической формы фразы. Я много раз записывал эти обрывки речей оратора без грамматической и логической последовательности: даже передаваемое им прочитанное было полною путаницей. Некоторые доклады, как например, один доклад о мистике, были нечто изумительное - набор невыкристаллизованных фраз. Выступал он по всем решительно вопросам, маскируя свои недостающие мысли цитатами из книг, прочитанных утром в библиотеке. И это давало основание его почитателям из розовой «недорезанной» большевиками интеллигенции говорить об «удивительной» эрудиции этого воображаемого ученого.