Психолингвистика

Ученые уделили много внимания и тому, что происходит, если в качестве стимулов предъявлять не только структуры, меньшие, чем слово, но и большие, чем слово, — например, словосочетания. Скажем, предъявляя в качестве стимула словосочетание есть кашу, мы можем сравнивать частоты ответов типа ложкой, с маслом, с молоком, на завтрак и т. д. Соответственно, если предъявить в качестве стимула сочетание на завтрак, то весьма вероятно среди прочих частых ответов получить ответ кашу (именно в винительном падеже). Изучение подобных ассоциативных связей Ю. Н. Караулов назвал построением "ассоциативной грамматики" (Караулов, 1993).

Имеется в виду, что владение языком в том и состоит, что в психике носителя не "записана" отдельно лексика и отдельно — грамматика в виде правил лексической и грамматической сочетаемости, а что вся эта система функционирует совокупно. Иными словами, частота таких ассоциативных пар, как бабушка–старая, бабушка–в платке, бабушка–дедушке, бежать–быстро, бежать–по асфальту, демонстрирует актуализацию владения не только семантикой, но и грамматикой.

Вообще же такого рода сопоставления предполагают, что в среде людей, для которых русский язык является языком родной культуры, связи между поеданием каши и ложкой; кашей и маслом или молоком и т. п. являются устойчивыми и типичными.

Этот мотив использован М. А. Булгаковым в его романе "Мастер и Маргарита", когда на вопрос артиста, "что могут подбросить?", первым следует ответ из зала — ребенка, а далее артист перечисляет "типичные" для ситуации "подбросить" объекты — ребенка, анонимное письмо, прокламацию, адскую машину, но никак не доллары, как уверял всех несчастный Никанор Иванович. Очевидно, что сегодня в сходном контексте этот ряд был бы совсем другим.

Из сказанного ясно, что как феномен ассоциативная связь определена именно культурой во всем ее многообразии — всеми знаниями, опытом, в том числе — чувственным опытом, но при этом таким опытом, в котором мы не отдаем себе отчета. Мы ведь специально не думаем о том, что мех — пушистый, а лимон — кислый. Этот опыт у взрослого человека настолько автоматизирован, что большинство людей на слово мех и на слово лимон в АЭ дадут именно ответы пушистый и кислый. Изучая ассоциации в АЭ, мы, таким образом, апеллируем к неосознаваемому, глубинному слою нашей психики.

Общность ассоциаций фиксируют так называемые словари "ассоциативных норм". В них обычно в качестве заглавного слова даются слова–стимулы, а ответы на это слово упорядочены по частоте встречаемости. Например, в Болгарии в 1984 г. был опубликован тщательно составленный указатель болгарских ассоциативных норм (Български норми на словесни асоциации / Ред. Е. Герганов. — София, 1984). Для составления этих норм 200 болгарских слов в качестве стимулов были предъявлены на слух 1000 ии. (из них -550 женщин и 450 мужчин) разных возрастов и профессий, для которых болгарский язык был родным.

Ии. получили инструкцию в течение 5 секунд записать первое слово, которое пришло им в голову после того, как они услышали слово–стимул. Для большей надежности результаты были разбиты случайным образом на 10 выборок по 100 ии. в каждой. Из полученных 10 ассоциативных словарей и был затем составлен словарь "норм". В этом словаре даны отдельно ответы мужчин и женщин, указано общее число различных слов–ассоциаций, полученных в качестве ответов на данный стимул, а также приведены любопытные сравнительные данные по болгарскому языку и ряду других языков.

Например, в одном из приложений показано, насколько самые простые, "конкретные" слова различаются по кругу вызываемых ими ассоциаций в разных культурах. Приведем в качестве примера три самые частые ассоциации на сему "СЫР". Я говорю именно о семе, а не о слове, поскольку в разных языках "СЫР", как выясняется на материале ассоциаций, — это концепт, соответствующий разным пищевым продуктам.

Итак, русское сыр в качестве трех самых частых ассоциаций порождает ответы голландский, вкусный и желтый (оба ответа с равной частотой), а также масло. Болгарское слово сирене порождает ассоциации овче, бяло и солено (т. е. овца, белый и соленый). Очевидно, что речь идет не о сыре в русском понимании, предполагающем прежде всего твердый сыр, а о том его виде, который у нас называется словом брынза.

Действительно, в болгарской культуре брынза занимает совсем не то место, которое в русской культуре занимает сыр, а, скорее, то место, которое у нас занимает картошка или блюдо типа щей, поскольку наряду с хлебом принадлежит к основным продуктам питания.