Психологическая помощь: теория и практика

— А маме не хотелось бы со мной встретиться?

По-видимому, мой вопрос пришелся в самое больное место, потому что после довольно продолжительной паузы Инна ответила бесцветным голосом:

— Я же говорила. У мамы куча своих проблем. Она со своим мужем никак не разберется. И ей не до меня.

Вот так ситуация. Папа готов беседовать о своей дочке из далеких Соединенных Штатов, оплачивая весьма недешевое время телефонных переговоров. А мама, зная, что дочь уже полмесяца, трижды в неделю ходит к психологу, не то что ни разу не пришла с дочерью, но даже и не позвонила. Между тем зазвучал монолог Инны. Говорила она тихо, порою настолько тихо, что трудно было разобрать слова, но временами и этот разговор с самой собой доносился до меня.

— Сколько я себя помню, с самого раннего детства, они постоянно ругались. Днем, вечером, даже ночью. Часто ночами я просыпалась от их крика. Ругались, я даже и не знаю из-за чего. Но крик в доме был постоянный. А сейчас — сейчас я просто никому не нужна.

— Но ведь отец беспокоится о вас, даже со мной хочет поговорить, — попытался я возразить.

Инна с улыбкой, ответила:

— Вот поговорит, тогда и посмотрим.

Дня через два поздно вечером у меня зазвонил телефон. На другом конце провода я услышал хрипловатый голос моего бывшего студента, а затем просто знакомого, Алика:

— Антуан, привет! — напористо и веско произнес он первые слова, после которых на меня обрушился каскад заверений в дружбе, напоминаний об общих знакомых, несколько деловых предложений, приглашение в гости, а затем, когда Алик проговорил уже минут десять, прозвучал вопрос:

— Кстати, как там Инна? Я уже два года бьюсь над тем, чтобы мать отвела ее к психиатру. Боюсь, у нее опухоль в мозгу.

Здесь я решил прервать энергичную речь Алика простым и ясным категоричным утверждением:

— Послушай, я не хочу тратить твои деньги на свои праздные вопросы, просто скажу: у Инны никакой опухоли в мозгу нет.

— Нет, ты постой, Антуан! У нее опухоль. Я здесь советовался с местными специалистами. Все симптомы. У нее бессонница. У нее головные боли. Она не может со мной спокойно поговорить ни минуты. Сразу впадает в истерику. Будь другом, устрой ей томографию. Одна надежда на тебя. Я с ее матерью не могу договориться ни о чем. Эта идиотка просто швыряет трубку.

Алик проговорил со мной еще минут пятнадцать. Он страстно настаивал на томографии. Обвинял мать Инны в легкомыслии и тупости. Сделал мне еще несколько деловых предложений и в заключение сказал:

— Умоляю, прошу, я заплачу, сколько скажешь, только устрой моему ребенку томографию. Я позвоню через неделю.

На следующем сеансе Инна спросила:

— Ну как, пообщались с папой?

Я кивнул.

— Про томографию говорил?

Я снова кивнул.

— С ним просто невозможно разговаривать, — подытожила Инна. — Он слушает только себя. Он всегда прав. Все остальные у него идиоты и идиотки. Меня он так страшно напрягает своими звонками, что я целый день после такого разговора хожу больная. С ним совершенно невозможно говорить.

— Давай говорить со мной, — продолжил я ее монолог.

— Давайте, — Инна улыбнулась, кажется, она улыбнулась впервые за время наших встреч. Я тоже, едва ли не впервые, задал прямой вопрос.

— Расскажи мне, что у тебя все-таки произошло в университете.

Удивительно, но я почему-то после разговора с отцом Инны счел возможным перейти с ней на «ты». По-видимому, давала знать о себе разница в возрасте. Все же с ее отцом мы были почти что ровесники.

— В университете? — Инна задумалась.

Еще неделю назад не то что задавать прямой вопрос, но даже мельком, ненароком упоминать об этом было бессмысленно: Инна просто бы замкнулась или молча заплакала бы. Сейчас же, когда между нами устанавливались основательные терапевтические отношения, я рискнул задать вопрос в лоб, полагая, что в той атмосфере психологической безопасности и доверия, в которой Инна находилась со мной, она не побоится спокойно обсуждать свою конфликтную ситуацию.

— В университете уже ничего не происходит, меня просто отчислят.

— Ты определенно решила?

— Да это за меня решили. Я вначале дико переживала. И не только я… Про маму — просто молчу. Бабушка, подружки… В общем, отчисляют…

Пока Инна говорила все это, я, внимательно вслушиваясь в ее спокойное бормотание, отметил про себя смягченность интонаций, примиренность голоса, в котором звучала скорее отстраненность, чем раздумчивость, скорее констатация, чем размышления. Между тем Инна не торопясь рассказывала о том, что произошло в университете.

— Понимаете, трудно даже сказать, что случилось. Просто я не понравилась доценту. И он решил меня завалить.

Девушка замолчала. Каждый раз, когда Инна произносила это злополучное слово, она умолкала.

— Тебе не нравится слово «доцент»? — задал я несколько неожиданный даже для самого себя вопрос.

Глаза Инны, повернувшейся в этот момент ко мне, были широко открыты.

— Доцент? Не нравится. Помните, у Блока: «…и стать достоянием доцента, и критиков новых плодить?»

Видно было, что Инну поразило то, что речь у нас зашла не о конкретном человеке, не о ситуации, а просто о слове, о названии.