Психологическая помощь: теория и практика

— Несчастной? Да кто же сейчас счастлив-то? — она подняла на меня глаза, в которых блестели слезы. — Разве что идиотки, для которых специальную формулу счастья изобрели: «Я купила «тампакс» и теперь я счастлива». Я не из таких.

— Следовательно, вам жить не просто.

— Да уж.

— Нет, я не в этом, не в бытовом смысле, — уточнил я.

— А в каком же?

— В психологическом. Видите ли, в теоретической психологии есть такое понятие — «жизненный мир». Его предложил немецкий философ Эдмунд Гуссерль. Так вот, человек, живущий в легком жизненном мире, может быть счастлив и от пустяка. Тот же, кто живет в сложном жизненном мире, пустяками не пробавляется. И формулами, пусть самыми благородными, дело здесь не обходится.

— Да уж, не обходится — как эхо повторила Ольга Михайловна.

Она сидела, поникшая и как бы придавленная тяжестью своих житейских волнений.

— Но ведь безвыходных ситуаций не бывает, — попытался я вновь протянуть тоненькую ниточку беседы, которая, казалось, рвется, не достигая клиента.

— Не бывает, — снова, как эхо, повторила Ольга Михайловна, — кроме тех, что безвыходны, — добавила она и, вздохнув, поднялась. — Ладно, Антон Владимирович, спасибо за разговор. Пойду я. А вы уж помогите Инне, если сможете. Она как-то поверила вам. Молоденькая ведь совсем. Я-то что, я уж верить никому не могу.

И, не прощаясь, она вышла. Наши встречи с Инной продолжались еще месяца полтора, когда Инна вдруг сказала:

— Антон Владимирович, мама хочет прийти к вам, поговорить.

— Пусть приходит, — я назначил время.

Наша встреча и разговор с Ольгой Михайловной проходили вне всяких правил и канонов.

— Антон Владимирович, я бы хотела спросить вас: что вы сделали с Инной?

— У вас возникли опасения, связанные с Инной и ее встречами со мной?

— У меня возникли опасения, — в свойственной ей манере повторять слова собеседника ответила Ольга Михайловна, — что Инна теперь совершенно отбилась от рук и живет так, будто меня не существует. Она не только совершенно успокоилась после отчисления из университета, но и не помышляет о возможном восстановлении. Она…

Ольга Михайловна замолчала, пытливо вглядываясь в меня.

— Она, мне кажется, впала в какую-то свою очередную крайность.

— То есть?

— Она занята только одним. — Женщина опять замолчала. — Я мать. Мне ужасно об этом думать и говорить.

— Чем же таким занята Инна?

— Она все время посвящает вам: пишет вам стихи, письма, постоянно ссылается на вас в спорах со мной. По-моему, вы затмили для нее весь свет. Я теряю дочь.

Здесь я не выдержал и рассмеялся. По-видимому, мой смех подействовал на мать Инны каким-то особенным образом, потому что она вдруг тоже заулыбалась, а потом нахмурилась и сказала:

— Я не вижу здесь ничего смешного. Вы влюбили в себя мою дочь.

— А вы приревновали? — я опять не смог удержаться от смеха.

— Да что же тут смешного?

Видно было, что Ольга Михайловна была обескуражена моей реакцией.

— Смешного-то ничего нет, кроме того что вы, интеллигентная женщина, во-первых, приняли за влюбленность специфические переживания в психотерапии, которые Фрейд называл «перенесением», трансфером. А во-вторых, ваша ревность беспочвенна, равно как беспочвенна и ваша обеспокоенность тем, что вы потеряли ребенка. Ведь Инна не в подъездах тусуется с сомнительными компаниями, а ведет содержательные беседы, между прочим, с профессором психологии. Кроме того, этот юношеский, точнее, девичий трансфер, проявляющийся в форме влюбленности, — хорошо известный феномен, в котором отражается действие так называемого механизма интроекции. Это означает, что Инна любит во мне желаемый образ самой себя в будущем.

— Вы хотите сказать, что Инна любит в вашем образе себя как будущего профессора психологии?

— Вполне может быть.

— Ах вот оно что! Я ведь самое главное вам не сказала вначале. Она теперь только по психологии читает книги. И вашего Фрейда, кстати, тоже.

Я чувствовал, что мой разговор подействовал на Ольгу Михайловну успокаивающе. Во всяком случае, когда мы прощались, она сказала:

— Может, мне все-таки пройти у вас психотерапию?

— Это дело хозяйское, — ответил я спокойно, но, как мне показалось, приветливо.

На том и разошлись. А еще недели через две или три Инна сообщила, что мама хочет прийти ко мне на консультацию. На этот раз Ольга Михайловна пришла с книгой в руках. Это был Эрик Берн, «Игры, в которые играют люди».

— Антон Владимирович, — начала она без всякого предисловия. — Я боюсь, что моя Инночка повторит мою собственную судьбу. Сценарная матрица… — она заплакала. — Я не хочу… Не хочу, чтобы она продолжала бесконечно ссориться со мной, как бесконечно сcорилась я со своей матерью. Не хочу, чтобы она рано ушла из дома и вышла замуж, как это сделала в свое время я. Не хочу, чтобы она наспех вышла замуж за влюбленного психопата. Не хочу, чтобы в ее семье были бесконечные конфликты, как это было у меня, затем разводы, аборты… Не хочу… Я не хочу передавать ей мой жизненный сценарий. Я это настолько ясно осознала после того, как прочла этого американца… Что вы посоветуете?