Движение большевиков обрело своих лидеров в лице Ленина и Троцкого. Ленин совсем не собирался строить в России демократическое общество по образцу американского. Для него это было общество, построенное на лжи; это был союз крупных трестов, которые – хотя капиталисты об этом и не знали – обречены были становиться все больше и больше при сужающемся рынке сбыта, а потом погибнуть в ходе империалистической войны и под ударом мировой революции рабочего класса. Ленин был так же уверен в подобном исходе, как и в том, что утром снова взойдет солнце. Единственным неясным вопросом были сроки мировой революции; лишь самые ярые пессимисты в рядах большевиков считали, что мир капитализма протянет до конца 20-х годов XX века.
Такой склад ума привел к ожесточенной психологической войне. Большевики презирали своих противников и мечтали «ликвидировать» их (сначала слово «ликвидация» означало раскол той или иной группы и предотвращение ее воссоединения, но вскоре им стали называть массовое уничтожение людей). Большевики так сильно ненавидели «капиталистический мир», что возненавидели Бога, патриотизм, историю своей страны, церкви, деньги, частную собственность, моральную чистоту, брак и рифмованные стихи. Москва стала Меккой для экстремистов и мятежников всего мира, и какое-то время в России процветала такая безнравственность, какой не было ни в одной цивилизованной стране.
Ненависть к капиталистическому миру позволила большевикам выбросить на свалку русский патриотизм царских времен. Они радовались, когда русские солдаты дезертировали с фронта, впрочем, немцы тоже этому радовались. Но большевики не сомневались, что смеяться последними будут они, так как были убеждены, что революция в Германии –
Немцы заявили, что, если большевики не подпишут навязанный им договор, немецкая армия перейдет в наступление. «Прекрасно», – ответил на это Троцкий. Он не возражает. Идите и воюйте. Ему и его армии на это наплевать. Они уйдут и не будут играть с капиталистами в их игры.
И немцы остановились. Они не хотели, чтобы их армия захватила голодную страну, в которой царили идеи разрушения. Они знали, что, пока они теряют время в спорах с Троцким, печатные машины в России работают день и ночь, выпуская листовки, в которых говорилось, что война закончена, что капитализм стоит на пороге гибели, что скоро повсюду рабочие возьмут власть в свои руки и обеспечат всем людям пищу, мир, изобилие, атеизм и другие большевистские прелести. Русские в конце концов подписали Брестский мир, но они хорошо знали, что немецкие дивизии на Восточном фронте уже заражены большевизмом и, придя домой, в Германию, они принесут туда идеи свободы и мира. В Германии все-таки произошла социалистическая революция – отчасти благодаря русской пропаганде, – но умеренные социалисты в союзе с остатками войск, оставшимися верными присяге, сумели ее подавить.
Русский народ прошел все круги ада. За последующие пять лет лидеры большевизма сумели удержать власть над страной с разрушенной экономикой, голодным населением и плохим оружием. Среди коммунистов боевой дух был удивительно высок, а против простого народа они применили два вида оружия – пропаганду и террор (террор являлся главной функцией первой из современных тоталитарных диктатур, но та полицейская роль, которую он играл в своей стране, не является частью психологической войны.)
Большевистская пропаганда, наверное, оказалась самой эффективной пропагандой из всех, что существовали до того времени, а возможно, и до нашей эпохи. Она не знала никаких политических границ – все в старом мире призвано было стать ее добычей. Те вещи, к которым трезвомыслящий советский человек в 1946 году относился с уважением, в 1918–1922 годах подвергались осмеянию: патриотизм, вера, национальный суверенитет, международное право, договоры с капиталистическими странами и их договоры друг с другом. Из России на весь мир изливался поток пропаганды, большей частью подпольной, но велась и открытая пропаганда. Все страны мира, в большей или меньшей степени, испытывали страх перед красными; считалось, что пропаганда большевиков обладает тайной подрывной силой, с которой не может сравниться ни одна пропагандистская операция других государств. Сейчас трудно поверить, что в 1920-х годах в Америке всерьез опасались, что американцы восстанут против своей конституции, но многие люди, включая и главного прокурора США, действительно этого боялись.