Психология

«Может быть обнаружено посредство анализа», говорит автор. Из этого следует, что сознание представляет собой некий элемент, момент, фактор – зовите его, как хотите – опыта, внутренняя структура которого по существу двойственна, так что если вы отвлечете содержание его, сознание все же останется раскрытым самому себе. При таком понимании строение опыта очень напоминает состав красок, которыми пишут живописцы. Состав этот, как известно, двойственный, так как он заключает в себе растворитель[19] (масло, клей и т. д,) и растворенную в нем в виде пигмента массу содержания. Мы можем получить растворитель в чистом виде, если извлечем осадок пигмента, а чистый пигмент, – предварительно отделив клей или масло. Мы имеем здесь дело с физическим выделением; принято думать, что аналогичным образом мы можем, посредством умственного выделения, разъединить факторы опыта – конечно, не окончательно разобщая их, а различая настолько ясно, чтобы знать, что их два.

II

А я утверждаю как раз обратное. Я убежден в том, что опыт не обладает такой внутренней двойственностью, и деление его на сознание и содержание происходит не путем выделения или вычитания, а путем сложения – путем прибавления к данному конкретному опыту целого ряда других, в связи с которыми может видоизменяться в частности смысл или функция его. Краска также послужит здесь иллюстрацией. Выставленная в магазине красок, вместе с другими красками, она в совокупности своей служит как известное количество товара. Между тем на полотне, окруженная другими красками, она представляет собой штрих на картине и исполняет духовную функцию. Я утверждаю, что подобным же образом и единая часть опыта, взятая в определенном контексте, играет роль познающего, душевного состояния, «сознания», тогда как в другом контексте тот же единый отрезок опыта будет играть роль познанной вещи, объективного «содержания». Одним словом, в одном сочетании он фигурирует как мысль, в другом – как вещь. И так как он может иметь значение в обоих сочетаниях одновременно, то мы имеем полное право считать его зараз субъективным и объективным. Правда, что при таком истолковании все еще сохраняется дуализм, определяемый двухствольными терминами, вроде «опыт», «феномен», «данность», «Vorfindung» – терминами, которые, по крайней мере в философии, все чаще и чаще заменяют одноствольные термины «мысль» и «вещи», но я утверждаю, что этот очищенный дуализм перестает быть таинственным и неуловимым; он конкретизируется и поддается проверке. Он переходит в область отношений, усматривается извне, а не изнутри данного частного опыта, и может быть ограничен и определен в другой момент.

Первый клин для такого более конкретного метода истолкования дуализма был вбит Локком, применившим слово «идея» безразлично к вещи и мысли, и Беркли, указавшим, что здравый смысл подразумевает под реальностью совершенно то же, что философ под идеями. Ни Локк, ни Беркли не выяснили своей мысли до конца, но мне кажется, что заслуга защищаемой мной теории заключается только в том, что она последовательно развивает «прагматический» метод, впервые примененный ими.

Пусть читатель уяснит себе мою мысль на личном опыте. Пусть он начнет с отвлеченного опыта над так называемым «представлением» какого-нибудь предмета, его настоящего поля зрения, комнаты, в которой сидит, поставив в центре его книгу, которую он сейчас читает; и пусть он пока рассмотрит этот сложный объект с точки зрения наивного реализма (common sense), как будто он и «в действительности» есть именно то, чем кажется, т. е. ряд вещей, вырезанных из окружающего их мира вещей, с которыми они находятся в актуальном или потенциальном взаимоотношении. Но мы утверждаем, что разум в то же время воспринимает эти же самые вещи; и вся философия восприятия со времен Демокрита и до наших дней представляет собой упорную борьбу над разрешением парадокса, по которому то, что кажется единой реальностью, в действительности занимает два места: одно – во внешнем пространстве, а другое – в уме воспринимающего субъекта. «Репрезентативные» теории восприятия избегают этого логического парадокса, но зато они производят насилие над чувством правды читателя, не отмечающего промежуточного мысленного образа и усматривающего комнату и книгу непосредственно в их физическом существовании.