Психология древнегреческого мифа

– Изменник! Клятвопреступник! Да накажет тебя эта богиня, наша могучая Бендида.

– А ты? Своим господам изменила, а от чужого верности ждешь? Живо иди к царю!

Заголосила несчастная женщина:

– Что я сделала, боги! Что я сделала!

И, схватив ребенка на руки, как безумная умчалась из рощи, прямо во мглу надвинувшегося вечера. Фракийцы бросились их догонять, но их ноги им туго повиновались – уж слишком много глотнули они исмарийского вина – и они стали отставать. Успешнее была воздушная погоня – все птицы мчались за беглянкой, – но она не была страшна.

Все дальше и дальше, по дикому склону Пангея.

Вдруг Фратта вскрикнула и выронила ребенка: земли не стало под ее ногами, она полетела в пропасть. Еще крик с самого дна оврага, и затем – гробовое молчание.

IV

Но ребенок за ней туда не последовал. Падая, он тотчас же почувствовал под собой что-то мягкое, теплое, пушистое. Он ухватился ручками за это нечто – и сразу понял, что обнимает шею коршуна.

Коршун тяжело взмахнул своими крыльями и вскоре плавно спустился со своей ношей в другой части оврага; мальчик стал на ноги.

Кругом была темнота. Над собою он различал крутую стену; над ней – небо, усеянное звездами. Перед собой – кусты и деревья.

– Няня! Няня!

Все молчало. Не получая ответа, он расплакался.

– Киккабау! Киккабау!

Он стряхнул слезы: слава богам, он не один. Старая акропольская пестунья тоже здесь. Зов повторился. Он пошел по его направлению; странно, он раздается точно из недр скалы. А, вот оно что: в скале пещера, а из ее глубины приветливо светятся два огонька. Это – его хозяйка, добрая птица Паллады.

Он пошел в пещеру. Сухо, тепло, душисто, точно чья-то забота нарочно принесла тимьяну с верхних склонов Пангея. Почва каменная – а вот внезапно что-то мягкое. Он нащупал рукой – подстилка из сухих листьев, покрытая нежным птичьим пухом. Точно кто-то постельку для него приготовил.

Он лег и тотчас заснул. Сова прилетела и покрыла его своими широкими крыльями.

Так прошла ночь.

Когда солнце следующего дня заглянуло в пещеру, оно увидело странную картину: над спящим ребенком сидела, точно наседка, сова, не двигаясь с места. Но вместе с солнцем влетела в пещеру и вчерашняя певица и тотчас весело зачирикала:

– Ты все еще здесь, Никтимена? Спасибо, что согрела моего мальчика!

– Есть за что, землячка: и то сказать, из-за него ночную охоту пропустила, придется идти спать с пустым желудком. Ну, один раз можно, а на следующую ночь, пожалуйста, что-нибудь другое придумай.

– Уже придумала. Поручила сойке и кобчику снять шерстяную хлену с этой несчастной – она теперь сохнет на мураве, а потом мы ее дадим ребенку вместо одеяла.

– Сохнет?

– Да. Она ведь прямо в ручей упала, и он ее уже наполовину занес песком. Оно и лучше так: не надо могилу рыть.

– А как ты его накормишь?

– Тоже придумала. Дедушка Гип – тот, что его вчера спас, – обещал принести мне из фракийской деревни доенку с козьим молоком. А за хлебом послал сорок – они ведь воровать мастерицы. Да вот и они.

Действительно, в пещеру влетели три сороки, каждая с баранкой вокруг шеи. Тотчас поднялась трескотня: «Здравствуй, Прокна, здравствуй, Прокна, а где твой муж?» и т. д. Ребенок поднял голову и стал протирать глаза.

– Ну вот, проснулся, – сказала сова, – и мне можно на покой после голодной ночи. А у меня уже давно глаза слипаются: совсем, как у нас в Аттике говорят, осовела. Пожелайте мне покойного дня, мои детки.

И она забилась в самый темный угол пещеры.

– А где твой муж? – не унимались сороки.

– Это, подруги, тайна.

– Мы никому не скажем.

– Так я вам и поверила. Нет, вы мне лучше вот что скажите: где вы оставили старого Гипа?

– С нами летел, да отстал: тяжело ему с добычей в когтях. А ты все-таки насчет мужа…

– За травкой его послала, а за какой – не скажу, как бы вы ни просили. Немезида не велит. А, Гип, добро пожаловать. Да ты, я вижу, и себя не забыл: в когтях доенка, а в клюве, кажется, курица?

– Надо же было и о Никтимене подумать, – ответил Гип, бережно поставив доенку на пол и взяв курицу в когти. – Эй, тетка! Погоди спать, поделим сначала добычу.

Из глубины пещеры послышалось одобрительное «киккабау», и коршун исчез.

Ребенок все еще лежал в полусне, протирая глаза.

– УД-УД! УД-УД!

– А вот и ты, Терей. Как раз вовремя. Вижу, ты травку нашел?

– Нашел, жена. Весь Пангей облетел. Всех змей созвал – не знают. Да все ли здесь, спрашиваю? Нет, говорят, самой старой гадюки нет: тело одряхлело, не извивается. А вы, говорю, ее приволоките.

– Погоди рассказывать. Спасибо вам, милые, оставьте здесь свои баранки и летите к кукушке. Прокна, мол, велела кланяться и рассказать про горихвостку, что она высидела какого-то подозрительного птенчика: ни в мать, ни в отца…

Сороки стремглав бросились из пещеры.

– Ну, теперь продолжай.