Психология масс

В конспекте ненаписанной статьи «Социализм и христианство» Достоевский дает свое понимание истории человечества через призму развития личности. Согласно анализу одного из глубоких исследователей творчества Достоевского, Ю. Г. Кудрявцева, эта логика выглядит следующим образом: «Сначала люди жили массою. Личность не выделена. Затем она появляется, противопоставляет себя массе, обособляется. Общность утеряна. Каждый живет для себя. Нередко ради того, чтобы «иметь», видя в этом смысл жизни. Это грозит вырождением. От него спасает идеал. Идеал: жить ради того. чтобы «быть», возвращение личности в общество и добровольное служение ему. Создается общность личностей, способных добровольно поступаться материальным и тем уже возвышающих себя духовно. Историю человечества Достоевский рассматривает как путь от неосознанного «быть» через осознанное «иметь» к осознанному «быть». Происходит отрицание отрицания. Как бы возврат к старому, но на иной основе, ибо при неосознанном «быть» не была выделена личность в аспекте самостоятельности мышления, она намечалась лишь в аспекте ориентации. В будущем обществе человек будет личностью в том и в другом аспектах. Но путь к идеалу не предопределен фатально» (Кудрявцев, 1979).

Получается, что, выделяясь из массы, личность обречена на возвращение в нее же. Правда, на новом уровне, но это мало что принципиально меняет для понимания «русской души» в изображении Достоевского. Тут все достаточно четко и ясно: масса — противопоставление массе — возвращение в массу, жертва личности в ее пользу. Исходя из этой цепочки, рассмотрим компоненты массовой «русской души».

Одно из важнейших проявлений иррациональной «русской души» — ее принципиальная алогичность. По Достоевскому, человек сложнее разума и логики. При всей бесспорности этого тезиса в реальной жизни он приводит к удивительным алогизмам. Об одном из своих героев писатель говорит: «В глубине души своей сложил он одно решение и в глубине сердца своего поклялся исполнить его. По правде-то, он еще не совсем хорошо знал, как ему поступить, то есть, лучше сказать, вовсе не знал; но все равно, ничего» (Достоевский, 1958–1973). То ли сложил решение, то ли не знал, как поступить. То ли поклялся исполнить, то ли нет. Впрочем, «все равно, ничего».

Всякий человек способен любить и ненавидеть — в логичном варианте, любить одного и ненавидеть другого. Но у Достоевского люди могут любить и ненавидеть одновременно одного и того же. Если два человека терпеть не могут друг друга, то по простой логике они должны расстаться. У Достоевского иначе: «Есть дружбы странные: оба друг один другого почти съесть хотят, всю жизнь так живут, а между тем расстаться не могут» [16].

Вспомним роман «Игрок». Ставки делаются вопреки логике. И вопреки логике следует выигрыш. Потом, правда, логика берет свое — следует проигрыш, но это уже действует логика не человека, а рулетки. Человек же ведет себя алогично и «черту», установленную разумом, не признает. Показателем алогичности служит рок. Очень часто в романах Достоевского возникает ощущение, как будто кто-то, вне людей находящийся, толкает человека идти туда, куда ему совсем и не нужно. Этот рок и ведет «русскую душу».

Один из персонажей в «Идиоте» рассказывает о совершенно азиатской стране Японии: «Обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот» и с этими словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом деле отомстил» (Достоевский, 1958–1973). Персонаж иронизирует, но по Достоевскому получается, что отмщение состоялось: была проявлена сила духа.

Так, в непрерывном алогизме, существует «русская душа» Достоевского. Обратим внимание, насколько напоминает описываемый им алогизм то, что В. О. Ключевский определял как «великорусский авось». Похоже, что это действительно одна из капитальных психологических черт.

Достоевский фиксирует и еще одну заметную массовую черту «русской души» — двоедушие. В «Преступлении и наказании» Свидригайлов советует Раскольникову беречь свою сестру, а сам в то же время предполагает совершить над ней насилие: «Какое странное, почти невероятное раздвоение. И однако же, он к этому был способен» (Достоевский, 1958–1973). Персонаж другого романа, Версилов в «Подростке» дает себе во многом похожую характеристику: «Я могу чувствовать преудобнейшим образом два противоположные чувства в одно и то же время — и уж, конечно, не по моей воле» (Достоевский, 1958–1973).