Психология масс

Одним из первых обратился к этому понятию еще Аристотель, связывая «настроения лиц, поднимающих восстание», с мятежами, направленными на свержение власти, а также с «политическими смутами» и «междоусобными войнами» (Аристотель, 1911). Однако это наблюдение Аристотеля не получило достаточного развития ни в его собственных трудах, ни в работах мыслителей на протяжении последующего достаточно длительного периода. Долгие годы анализ социально-политических событий осуществлялся в рамках историографической традиции, выдвигавшей на первое место деяния отдельных политических персонажей, руководствовавшихся якобы достаточно осознанными решениями. Каноны «жизнеописаний», созданных античными историками Плутархом, Светонием и др., не предполагали использование в объяснении социально-политической реальности таких достаточно размытых понятий, как «настроения». Тем более они не предполагали изучение массового выражения этих настроений. Таким образом, наблюдение Аристотеля, глубоко исследовавшего проблемы организации общества, можно считать лишь прозорливой догадкой, намного опередившей и современный ему уровень социально-политического анализа, и последующий.

Европейская история настроений

Определенный всплеск внимания к «настроениям» в массовом контексте обнаруживается спустя большой временной промежуток в работах, посвященных истории Средних веков и эпохи Возрождения. Об этом особом, специфическом феномене пишут исследователи тех времен, начиная вновь употреблять слово «настроение» и близкие к нему понятия, «наиболее адекватно» передающие «напряженный драматизм эпохи Возрождения — времени великих взлетов и великих падений» (Рутенбург, 1973).

В этот период зарождается новая историографическая традиция, новые способы осмысления политики, в рамках которых в единстве действия начинают рассматриваться отдельная личность и народ в целом. «Острые социальные схватки — закономерность, движущая весь исторический процесс, — такова концепция Макиавелли-историка. Это первая в истории европейской мысли книга, сочетающая в себе глубокий анализ человеческой жизни, тонкий психологизм и широкое мировоззрение» (Рутенбург, 1973).

В «Истории Флоренции» Н. Макиавелли писал: «Глубокая и вполне естественная вражда… порожденная стремлением одних властвовать и нежеланием других подчиняться, есть основная причина всех неурядиц, происходивших в государстве». И далее объяснял: «Ибо в этом различии умонастроений(курсив мой. — ДО.) находят себе пищу все другие обстоятельства, вызывающие смуты…» (Макиавелли, 1973). К этой мысли он возвращался и в других работах: исторический процесс, смена форм государства происходят под влиянием «непреложных жизненных обстоятельств», под воздействием «непреложного хода вещей», в котором проявляются действия людей, «охваченных определенными настроениями» (Machiavelli, 1877).

Можно с большой долей уверенности предположить, что именно такие феномены, соединяющие людей в едином социально-политическом действии, имел в виду и К. Маркс, делая следующую выписку из сочинений флорентийца: «Народ в совокупности силен, а в отдельности — слаб» («Выписка 15-я…», 1929).

Отделив политику от морали и религии, начав исследовать собственно политические явления и процессы, Н, Макиавелли не миновал феномена массовых настроений. Однако, создав принципиальные основы нового понимания, он не дал специального анализа роли массовых настроений в социальной жизни. Тем не менее традиции, заложенные им, получили в дальнейшем серьезное развитие.

Спустя многие годы, возвращаясь к ним при рассмотрении позднего Средневековья, И. Хейзинга писал: «Без сомнения, тот или иной элемент страсти присущ и современной политике, но, за исключением периодов переворотов и гражданских войн, непосредственные проявления страсти встречают ныне гораздо больше препятствий: сложный механизм общественной жизни сотнями способов удерживает страсть в жестких границах. В XV веке внезапные аффекты вторгаются в политическую жизнь в таких масштабах, что польза и расчет все время отодвигаются в сторону» (Хейзинга, 1988). Повседневная жизнь того времени проявлялась «то в неожиданных взрывах грубой необузданности и звериной жестокости, то в порывах душевной отзывчивости, в переменчивой атмосфере которых протекала жизнь средневекового города». Исследователю очевидно, что «все это — настроения… без каких бы то ни было ограничений и на глазах у всех» (Хейзинга, 1988).