Психология масс и анализ человеческого «я»

Герой в одиночку совершает деяние, на которое – и это совершенно очевидно – была способна лишь вся орда, как целое. Тем не менее, по мнению Отто Ранка, в народных сказках, за пеленой вымысла, сохранились воспоминания об истинном положении вещей. В сказке часто говорится о том, что герой, которому предстоит совершить трудное дело – как правило, это младший сын, который в присутствии суррогата отца прикидывается глупым, то есть не опасным, – совершает его с помощью мелких животных (пчел, муравьев). Эти насекомые – аллегорическое изображение братьев, точно так же как в сновидениях насекомые являются символами, обозначая братьев и сестер (презрительно: малых детей). В каждом варианте мифа или сказки легко, таким образом, разглядеть суррогат героического деяния. Итак, миф является шагом, которым индивид порывает с массовой психологией. Несомненно, что первый миф был, по необходимости, психологическим, героическим мифом; мифы, объясняющие мироздание, космогонические мифы появились позднее. Поэт, сделавший этот шаг и, таким образом, оторвавшийся в своей фантазии от массы, знает, по другому меткому замечанию Отто Ранка, как найти путь к массе и возвратиться к ней. Он идет к массе и рассказывает ей о выдуманных им подвигах своего героя. По сути, этим героем является не кто иной, как сам поэт. Поэт же снисходит до реальности и поднимает слушателей на уровень своей высокой фантазии. Однако слушатели хорошо понимают поэта, так как способны идентифицировать себя с героем на основании общего томительно-страстного отношения к первобытному отцу.

Вымысел героического мифа достигает своего пика в обожествлении героя. Вероятно, обожествленный герой существовал в качестве божества раньше, чем вернувшийся к массе бог-отец. В хронологическом порядке ряд богов можно выстроить так: богиня-мать – герой – бог-отец. Однако только с возвышением первобытного отца, которого никогда не забывали, божество получило черты, которые мы видим в нем до сих пор.

В этом сокращенном изложении нам пришлось намеренно отказаться от использования богатого материала многочисленных саг, мифов, сказок и нравоучений, которые подтверждают наши умозаключения.

В. В этом эссе мы много говорили о прямых и подавленных (в смысле цели) половых влечениях, и смеем надеяться, что такое подразделение не вызовет у читателей сильного отторжения. Считаем, что подробный разбор этой темы не будет лишним даже в том случае, если нам придется, отчасти, повторить уже сказанное выше.

Первым и вместе с тем наилучшим примером подавленного в смысле цели полового влечения стало для нас развитие либидо ребенка. Все чувства, какие ребенок питает к своим родителям или опекунам, без всяких ограничений укладываются в желания, придающие определенное выражение сексуальным устремлениям ребенка. От этих любимых им людей ребенок требует всей понятной и известной ему нежности: он хочет их целовать, прикасаться к ним, смотреть на них, он проявляет любопытство к их гениталиям, хочет видеть, как они отправляют естественные потребности, он обещает матери или няне жениться на них (независимо от того, что он под этим подразумевает), девочка предлагает отцу родить для него ребенка и т. д. Прямые наблюдения, как и позднейшее психоаналитическое исследование остаточных детских ассоциаций, не оставляют ни малейших сомнений в непосредственном слиянии нежных и ревнивых чувств, а также сексуальных намерений; все эти данные свидетельствуют о том, что ребенок со всей основательностью делает любимого человека объектом всех своих, не вполне еще концентрированных, сексуальных устремлений.