Психология масс и анализ человеческого «я»

На самом деле это не совсем так, и речь идет лишь о том, что нам необходимо более отчетливо понять давно произошедшее изменение и выявить его следствия. Из всех разделов психоаналитической теории медленнее и мучительнее других развивалось учение об инстинктивных влечениях. Это был необходимый компонент, и зияющую пустоту надо было непременно чем-то заполнить. Пребывая в полной беспомощности, я нашел спасительную опору в одной фразе поэта и философа Фридриха Шиллера о том, что миром правят «голод и любовь». Голод представляет собой те влечения, которые направлены на сохранение индивида, любовь же распространяется на другие объекты; главная ее функция, которой природа всячески благоприятствует, – это сохранение вида. Таким образом, вначале влечение, направленное на себя, и влечение, направленное на внешний объект, противопоставляются друг другу. Энергию последнего влечения – и только ее – я назвал «либидо». Тем самым антитеза – противоположность влечения, направленного на себя, и влечений, обусловленных «либидо», – являет собой любовь в самом широком смысле этого слова. Одно из этих направленных на объект влечений, садистское, не проявляется в любви к своей цели и некоторыми своими свойствами тесно примыкает к влечению, направленному на себя и собственное эго, и потому не может скрыть свое родство с влечением к овладению без либидинозного компонента. Но в жизни это противоречие легко преодолевается; совершенно очевидно, что садизм является неотъемлемой частью половой жизни; жестокая игра может вытеснить из любовных отношений нежность. Невроз представляет собой исход борьбы между стремлением к самосохранению и требованиями либидо – борьбы, в которой побеждает эго, но побеждает ценой страданий и жертв.

Каждый психоаналитик признает, что сегодня нельзя сказать, что это давно преодоленное заблуждение. Однако изменения стали неизбежными, когда центр тяжести наших исследований переместился с вытесненного на вытесняющего, с объектного влечения на влечения, направленные на эго. Решающим этапом стало введение понятия нарциссизма, то есть понятия о том, что само эго является предметом либидо; более того, эго является его родным домом и главным штабом. Это нарциссическое либидо превращается в направленное на внешние объекты либидо, а затем снова становится нарциссическим. Понятие нарциссизма позволило с психоаналитических позиций понять и объяснить природу травматического невроза, а также природу психозов и примыкающих к ним аффектов. Толкование невроза переноса как попытки эго защититься от сексуальности осталось в неприкосновенности, но зато в опасности оказалась концепция либидо. Так как направленное на самого себя влечение тоже оказалось либидинозным, то какое-то время представлялось неизбежным включение либидо в общую концепцию влечения, как это предлагал сделать Карл Густав Юнг. Тем не менее продолжала оставаться уверенность, – не вполне, правда, обоснованная, – что влечения могут иметь разную природу. Следующий шаг я сделал в книге «По ту сторону принципа удовольствия» (1920), где впервые отметил вынужденную повторяемость и консервативный характер инстинктивной жизни влечений. Исходя из рассуждений о зарождении жизни и опираясь на биологические параллели, я пришел к выводу о том, что помимо влечения, сохраняющего живую субстанцию и стремящегося создавать единства более высокого порядка,[25] существует и иное влечение, стремящееся разрушить эти единства и вернуть живую субстанцию в исходное, неорганическое состояние. То есть, помимо Эроса, существует и стремление к смерти. Взаимодействием и борьбой этих влечений можно объяснить феномен жизни. Было, однако, нелегко вскрыть это предполагаемое влечение к смерти. Проявления Эроса шумливы и сами бросаются в глаза. Можно было предположить, что стремление к смерти таится где-то в глубинах живого существа и ведет там свою разрушительную работу, но, естественно, это не могло быть доказательством. Далее родилась идея о том, что часть этого влечения выплескивается наружу, обращается против окружающего мира и проявляется как влечение к агрессии и разрушению. Таким образом, это разрушительное влечение становится помощником Эроса, так как живое существо начинает уничтожать не само себя, а внешние предметы – одушевленные и неодушевленные. Наложение ограничений на агрессию против окружающего мира неизбежно вызовет усиление влечения к саморазрушению. На этом примере нетрудно понять, что эти виды влечения редко – практически же никогда – не выступают изолированно друг от друга. Они всегда переплетаются между собой в самых разных комбинациях, что может до неузнаваемости менять наши суждения. Давно известная часть полового влечения – садизм – представляется нам проявлением особо сильной связи любовного влечения с влечением к разрушению, так же как в его противоположности, мазохизме, имеет место связь между стремлением к саморазрушению и сексуальностью. При таком подходе самые загадочные устремления становятся понятными и легкообъяснимыми.