Психология. Психотехника. Психагогика

Основная методологическая проблема состоит в том, чтобы найти для психологии и для психотехники некий «третий путь» – между Сциллой «натурализма» и Харибдой «технологизма», то есть психотехники, понимаемой в духе психотехнологии, то есть психотехники, за которой стоит своеобразный технологический или «производственный» миф. Массовые формы психотехники оказываются своеобразной «психоинженерией», когда психолог и психотехник – всерьез, буквально – претендуют на то, чтобы быть «инженерами человеческих душ», проектирующими должное их устройство и реализующими эти свои (или какие-то чужие) проекты в специальных «психотехнологиях». За этим стоит, конечно, не только определенное видение человека, определенная – на поверку оказывающаяся только «оборотной стороной» натуралистической – «антропология», но и соответствующий способ мышления о человеке и, наконец, тип рациональности вообще. Именно его и должна иметь в виду вторая критика психологии – критика «практического разума». Парадоксальная, на первый взгляд, связь и внутреннее родство технологизма с натурализмом и с проектировочными установками симптоматически дает себя знать в выдвижении им – всегда определенного и даже (через апелляцию к «норме») единственно возможного и приемлемого «идеала человека» – идеала, в соответствии с которым и строится работа с человеком, призванная этот идеал «воплотить».

Однако стоит только культурно-исторически расширить горизонт, как сразу же обнаруживается, что идеалов таких может быть не один, но много, как – много и соответствующих им психопрактик и «культур психической деятельности».

Здесь, правда, возникают вопросы. Казалось бы, такая – культурно-историческая – точка зрения ведет к релятивизму, тогда как каждый практически работающий психолог и по своему опыту знает, и в психотерапевтической литературе находит указания на то, что в человеке есть некая загадочная сила, которая «болеет» и борется за него по крупному счету, которая как бы «ведет» его, не оставляя места произволу шагов и релятивизму направления. Если, конечно, человек открыт ее действию. С человеком не все можно «сделать». В какой-то момент в нем что-то начинает сопротивляться. Причем формы сопротивления могут быть самые разные. И, кстати, психопатология, которая нередко возникает при доморощенных попытках двигаться по каким-то «эзотерическим» путям под руководством самозванных учителей, представляет собой форму реакции – «здоровой» реакции – против такого – по сути также извне навязываемого – движения. Что-то в человеке действительно сопротивляется тому, что он делает. И можно и в этом случае вспомнить замечательную фразу Ж. Лакана, что «симптом – это место, где хранится истина о человеке». Только сам Лакан понимает это «храниться» – психоаналитически, пытаясь аналитически «раскручивать» симптом, с помощью регулярной аналитической процедуры «извлекать» или даже реконструировать его смысл, – как всегда, уже готовый и записанный в симптоме и лишь требующий своего «извлечения». Пытаясь к тому же увидеть в нем только «косвенное выражение» некого «комплекса» или «неразрешенного конфликта». То есть «психоаналитическая истина» о человеке – это всегда кем-то уже записанная в нем, «готовая» истина, некое уже отправленное «послание», которое нужно только – причем психоаналитику! – регулярным образом «извлечь», «вычитать» в симптоме и передать пациенту. В эту лакановскую формулу, однако, можно было бы вложить иной – более глубокий и верный смысл. Действительно: можно ведь пытаться выслушать и, стало быть, следует выслушивать не только и не столько нечто нездоровое, больное, то есть – всегда уже наличное, «ветхое» в человеке, но и, напротив, и даже прежде всего – нечто, что только еще должно прийти в мир, нечто, чего до этого выслушивания нигде и никогда не было, что всегда еще только должно быть «раскрыто» – как абсолютно Новое. То есть можно пытаться вести человека, говоря словами Мамардашвили, к «новому опыту сознания», помогать ему проходить через «точки второго рождения», что, быть может, только и способно давать человеку действительное ис-целение, то есть позволять ему – быть может, впервые достигать, обретать подлинную целостность и полноту своего существа и – уже в качестве только «побочного результата» – освобождаться от своих прежних страданий.

«Исцелиться» и означало бы тогда: понять-таки – и опять же: впервые – «истину», которая «хранилась» в симптоме, но понять ее как своего рода «пророчество» об обретенном человеком «откровении». «Пророчество» же – это не то же самое, что естественнонаучное «предсказание». В отличие от предсказания, из пророчества нельзя непрерывным образом вывести – рационально, аналитически «дедуцировать» – хранимое им откровение. Сколько бы мы аналитически ни раскладывали «пророчество» по содержанию, как бы его ни расчленяли, как бы в него в лоб ни всматривались, мы откровения, о котором это пророчество пророчествует, не обнаружим, из него этого откровения не вычитаем – как какого-то готового уже послания нам.