Психология. Психотехника. Психагогика

Расхожее чтение «Бытия и времени» берет этот текст как феноменологию обыденного опыта. Но если только это – действительно феноменология и если это – феноменология в хайдеггеровском понимании, то она не может быть ни чем иным, как – феноменологией опыта, который именно через понимающее чтение самого этого хайдеггеровского текста впервые и устанавливается. Читатель Хайдеггера – «его читатель» – это тот, кто, прямо по слову Ницше, «есть всегда еще не установленное животное». Или – тот, кого имеет в виду всякая настоящая поэзия, которая, напоминал Рильке, вовсе не «выражает» чувства, но дает им впервые рождаться.

Работа, возможность которой открывает для читателя своим текстом Хайдеггер, – это та же самая работа, что и работа, возможность которой для своего клиента открывает Роджерс. Только Роджерс делает это через особого рода терапевтическую практику, а Хайдеггер – через особого рода мыслительный текст. И в том и в другом случае – это работа, которая создает особые «места» для событий, места, вне нее – невозможные. Опыты, которые получает по поводу себя человек, читая хайдеггеровский текст, – если только ему действительно удается это делать, – вне этого чтения хайдеггеровского текста получить он не может.

Роджерс также мог бы сказать, что «человек – это тот, кто изначально предполагает Другого». Но – не в том смысле, что мы можем выловить это несчастное существо на улице и его состояние всегда уже будет таково, – а в том смысле, что – внутри особым образом развертываемой терапевтической практики – для человека впервые могут быть открыты такие места, где он и может быть собой, только встречаясь с другим: с тем Другим, путь к которому, по слову Платона, лежит всегда через Другого – то есть через Новое существо – в нем.

Наконец, следовало бы заметить, что в своем медитативном характере речь клиента должна выступить прежде всего для самого терапевта. Прежде всего для самого терапевта она должна стать открывающей возможность выполнить движение, проистекающее из точки своего собственного начала. Для него самого – стать открывающей «путь про-из-ведения», или «инициальный путь».

И это – именно то слушание, тот ответ, который ищет и дзенский учитель; ведь и он может открыть возможность пробуждения для своего ученика, только если одновременно – здесь-и-сейчас и тем же самым своим ответом – он открывает такую возможность для самого себя. И, в продолжение продумывания идеи индирективности, следовало бы сказать: прежде всего – для самого себя.

Индирективный подход и дзен

То, чем должен быть «правильный» ответ терапевта на слова клиента в индирективной терапии, можно было бы показать на примере особого рода дзенской поэзии – «рэнга», или поэзии «нанизанных строф». Эта поэзия, которая была очень популярна в средневековой Японии, представляет собой, по сути, особый случай совместной медитации. Участники этого поэтического «турнира» (элемент турнира здесь еще присутствует) по очереди произносят две или три строки классического японского пятистишия – «танка». Пятистишие, стало быть, делится при этом на две неравные части – на три и две строки. Трехстрочные формы потом, как известно (и во многом именно благодаря практике «рэнга»), превратились в самостоятельный поэтический жанр – «хайку», или «хокку», – жанр, который прославил великий Басё. Итак, первый участник произносил три строки, следующий – две, следующий – опять три, потом опять – две и так далее.

То, что говорил каждый следующий участник, должно было быть продолжением – или «ответом на» – строки, сказанные предыдущим участником. И если обратиться к записям этих бесконечных цепочек стихотворных реплик, можно с удивлением обнаружить, что каждая отдельная строфа образует с двумя соседними строфами полноценное пятистишие, причем – как с предыдущей строфой, так и с последующей! То, что строфы эти не бессвязны, что каждая последующая действительно «отвечает» (и часто весьма тонко) на предыдущую, – это несомненно так.

И если смотреть на эту ситуацию извне, – а именно так сплошь и рядом на нее и смотрят даже знатоки японской поэзии, которые, предпринимая подчас чрезвычайно тонкие и изощренные филологические анализы этой поэзии, исходят при этом исключительно из того ее содержания, которое можно извлечь непосредственно из текста, – если смотреть на эту ситуацию извне, то можно проглядеть главное, или даже – единственное, что тут имеет значение (если только помнить, что речь идет именно о дзенской поэзии).

Главное же состоит в том, как эти строчки рождаются. Чтобы быть дзенскими стихами, они должны рождаться – по слову великого дзенского поэта танского Китая Ван Вэя – из той особой дзенской же «пустоты, которая не заполняется вещами», или, говоря иначе, должны рождаться из «своего собственного начала»; то есть в своем рождении они не должны определяться ничем внешним себе, в том числе – и стихами предыдущего участника, «ответом» на которые они выступают.