Психология. Психотехника. Психагогика

Выготский сегодня интересен для нас, поскольку, размышляя над тем, что он делал – именно делал – по своим предельным интенциям, а не писал или даже «изучал», мы можем пытаться – в своей уже, нынешней ситуации – искать свой путь, ибо «следовать» и тут значит: искать не следы учителя, но – то, что он искал – путь к Новой психологии, психологии действительной жизни и действительного человека. Именно тогда наши устремления совпадут с устремлениями самого Выготского: «История психологии, – записал он однажды, – есть, по существу, история борьбы за психологию в психологии». Все, что нужно – это вдуматься, продумать до конца эти удивительные слова. Конечно же, история борьбы за психологию в психологии – это, прежде всего, история борьбы за психологию человека в психологии. А далее вопрос: какого человека? Отвечая словами любимого героя Выготского: «человека в полном смысле слова»! То есть – «полного», «всего» человека, во всей полноте его существа и жизни, включая и духовные измерения. В рамках этого выступления я не имею возможности говорить более развернуто ни о таком понимании человека, ни о проистекающих из него требованиях, которым должна отвечать психология, ни, тем более, об основных ее особенностях и чертах. Что-то об этом можно найти в моем прошлогоднем выступлении на круглом столе в «Вопросах философии» [126] . Хочу сказать только, что Выготский не только указывает «путь» к этой Новой психологии действительного человека, но есть своего рода «пятая колонна» этой Новой психологии в психологии современной. Прежде всего, его ранние работы, такие как «Психология искусства» и, особенно, быть может, «Гамлет», представляют – пусть и эскизные – образцы и версии такой психологии. И я бы решился утверждать, что эти, наиболее важные для психологии сегодня работы Выготского по-настоящему еще не прочитаны. Будучи вынужден на этом и закончить выступление, я хотел бы сказать несколько слов по поводу понятия «школы». Я решительно не согласен с тем, что школа определяется «научной программой». Во всяком случае, то, что следовало бы связать с именем Выготского, можно рассматривать как «школу» в гораздо более глубоком и серьезном смысле, в том смысле, в котором это слово берется иногда по отношению к большим духовным движениям. Конечно, же «платонизм», к примеру, продолжал существовать и искусственно культивироваться еще многие столетия после того, как исчез живой духовный импульс, давший ему начало. Но если при этом и была еще «школа», то только в средневековом смысле «схоластики». И, в связи с этим, критический для историка по отношению ко всякому значительному движению вопрос состоит, прежде всего, в том, что представлял собой тот исходный духовный импульс, который дал движению «начало», а также и, быть может, прежде всего: существует ли и присутствует ли еще этот импульс сегодня? «Существует и присутствует», конечно, не как «вещь», но в том смысле, что он и для нас сегодня может быть – всегда заново – возобновлен и выведен – в этом-то как раз и должен участвовать сам историк! – в сегодняшний день, в нашу ситуацию. Может ли он лечь «во главу угла» и нашего собственного дела. Если, конечно, таковое есть у нас. Благодарю за внимание.

Интериоризация, экстериоризация и метод культурно-исторической психологии [127]

Мой учитель Георгий Петрович Щедровицкий говорил мне: «Андрей, в Вашем выступлении не должно быть больше одной мысли». Но я с тех пор так и не научился следовать этому золотому правилу. Вот и сегодня, я думаю – учитывая формат этого выступления, – будет все-таки полторы или две мысли.

Мы собрались накануне дня рождения Выготского, и уже поэтому уместно повернуть разговор в сторону Выготского. Но дело, конечно, не только в этом, но в том, что проблему интериоризации и по существу следует продумывать «от Выготского». Поскольку я опоздал и не слышал выступления Ислама Имрановича, я могу только догадываться о том, что он говорил, но я точно знаю, о чем он не говорил, и попробую сказать об этом.