Психология убийства

Человек, совершающий насилие, вступает в определенные отношения с природой, что, по-моему, не должно вызывать сомнений. Однако само его взаимодействие с ней даже по этому поводу всегда находило самые разные толкования. Например, де Сад, которого по чудовищной нелепости продолжают называть "божественным маркизом", считал, что природа враждебна человеку, жестока и несправедлива по отношению к нему; она наполнена насилием и может погубить его. Он же, чтобы быть максимально близким к ней, сам должен все разрушать — вот почему самое страшное убийство лишь орудие законов природы. При убийстве, по де Саду, происходит попрание социальных правил, но и слияние с природой. Поэтому его герои — разрушители, насильники и убийцы.

Ф. Арьес совершенно справедливо считает, что идеи главного "садиста" получили значительное распространение. Их нетрудно найти в новейших типах сатанизма, понимающих Сатану как человека, вступившего в брак с природой. Чисто современным искушением можно считать миф о сверхчеловеке, наследнике Сатаны: для сверхчеловека нет ни законов, ни порядка, ему все позволено, его естественная цель — удовлетворение собственных желаний, все же добродетели филантропов — не что иное, как лицемерие. Встреча человека с природой совершается здесь не на уровне добродетели, а на уровне слепого и принципиального аморального всемогущества сильного.

2. "Человек отличается от животного тем, что он убийца"

Убийца, как и любой индивид, является по своей сути социальным, и он в своей индивидуальности конституирован, пропитан культурой, традициями и институтами общества, к которому принадлежит. Поэтому его свобода, как и несвобода, имеет социальный характер. Те социальные и социально-психологические факторы, которые сопровождали человека с детства и формировали его психологический и нравственный облик, его предрасположенность к совершению определенных действий, в том числе деструктивных, образует его способность к осознанию того, что избираемое поведение общественно опасно. Однако он избирает именно его, а наказание за это базируется на том, что, обладая указанным знанием, убийца тем не менее реализует соответствующий поступок. Как видим, здесь глубочайшее противоречие, которое еще никому и никогда не удалось разрешить, но, несмотря на это, мы продолжаем верить в правосудие. Просто иного пути не существует, во всяком случае, сейчас он никак не просматривается.

Несмотря на свою изначальную и вечную природу, убийство не существует вне реального социально-исторического и социально-психологического контекста. Напротив, оно всегда носит на себе его печать и, прокладывая себе путь через века и тысячелетия, обретает собственное движение и свою логику развития, т.е. становится автономным, но тем не менее непрерывно подпитывается конкретными условиями и вне их существовать не может. Автономность выражается, в частности, в том, что мотивы убийств от сотворения мира остаются прежними; так же как человеческие страсти, сохранились и многие способы насильственного лишения жизни, если, конечно, брать сферу повседневной жизни, быта людей. Наряду с этим неповторимый склад личности убийцы вписывается в конкретный социальный фон, оказывающий на нее воздействие и толкающий на определенные поступки. Поэтому, рассуждая об убийствах и убийцах, мы не можем не критиковать общество, в котором они живут.

Существуют и иные взгляды на природу, мотивы и характер убийств. Один из них сформулировал А. Камю. Он писал, что мы живем в эпоху мастерски выполненных преступных замыслов. Современные правонарушители давно уже не те наивные дети, которые, умоляя простить их, ссылались на овладевшую ими страсть. Это люди зрелого ума, и неопровержимым оправданием служит им философия, благодаря которой даже убийца оказывается в роли судьи. В былые наивные времена, когда тиран ради вещей славы сметал с лица земли целые города, когда прикованный к победной колеснице невольник брел по чужим праздничным улицам, когда пленника бросали на съедение хищникам, чтобы потешить толпу, тогда перед фактом столь простодушных злодейств совесть могла оставаться спокойной, а мысль ясной.