Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Помню одного пациента, который попытался покончить с собой с помощью передозировки, потому что ему угрожали тюрьмой, если он не заставит свою пятнадцатилетнюю дочь прекратить прогуливать школу. Но что, спрашивал он, ему было с ней делать? Силой доставлять ее к входу в здание школы и потом стоять там на страже, чтобы она не сбежала? Если бы он хоть пальцем к ней притронулся, она могла бы обвинить его в нападении; а я встречал немало подростков, отлично осознающих этот законодательный запрет на применение силы и использующих его для того, чтобы бросать вызов родителям. Можно было бы сказать – он сам виноват, что дочь его в грош не ставит. Заявить, что она такая, какой ее сделали он и ее мать. Это верно во многих случаях подросткового сопротивления такого рода, но все же не во всех. Бывает, что непослушные, «трудные» дети уже рождаются такими. Существуют дети, которые будут непокорными, даже если родители старательно соблюдают все советы доктора Бенджамина Спока или кого-то еще, кто является современным эквивалентом этой ныне забытой фигуры. У меня сложилось впечатление, что страдания этого отца вызваны не только возможностью тюремного заключения (полагаю, весьма отдаленной, ибо я никогда не видел, чтобы человека посадили за такое правонарушение), но и просто досадой и раздражением, причиной которых стала его капризная, непослушная дочь. Он принадлежал к «белому рабочему классу», а значит, власти могли преследовать его без лишних опасений. Я видел много девочек-мусульманок, которым отцы не разрешали посещать школу (вопреки британскому законодательству), но я ни разу не слышал, чтобы власти вмешивались – несмотря на страстное желание этих девочек учиться в школе.

Еще один аргумент, который был в ходу среди родителей, потворствовавших незаконным половым сношениям своих дочерей с мужчинами более старшего возраста: мол, официальный возраст согласия (шестнадцать лет) – сущая нелепость. При этом они не заявляли, что, поскольку дети в наши дни созревают гораздо раньше, возраст согласия надо бы понизить – скажем, до четырнадцати лет. Они не требовали и того, чтобы Британия переняла разумный итальянский закон, снижающий возраст согласия, но лишь для подростков, которые согласны иметь половые сношения между собой. Вместо этого такие родители неосознанно выступали за полную отмену официального возраста согласия, поскольку, по их словам, абсурдно предполагать, что в день своего шестнадцатилетия девушка уже достаточно зрелая, чтобы согласиться на половое сношение, а вот днем раньше – нет. Разумеется, такое рассуждение можно применить к любому возрасту согласия, потому что такая зрелость никогда не наступает в одночасье.

Именно тогда мне пришло в голову, что в нашем обществе люди все чаще отказываются признавать произвольно проведенные границы (или во всяком случае те границы, которые неизбежно являются в некоторой степени произвольными), если те нельзя с помощью неких силлогизмов вывести из каких-то бесспорных основополагающих принципов («правильный» возраст согласия совершенно невозможно вывести из таких принципов – и никогда не будет возможно). Для них приемлемы лишь те ограничения, которые они устанавливают для себя сами (если они вообще что-то такое для себя устанавливают). Они считают себя арбитрами во всем. Вряд ли индивидуализм способен развиться сильнее.

Как ни странно, этот идейный (а часто и практический) либерализм идет рука об руку со склонностью к злобным нападкам на окружающих, которая часто выражается в насилии, – как она проявляется в тюрьме (или, вернее, проявлялась бы, если бы тюремные служащие не поддерживали порядок).

Трудно удержаться от вывода о том, что в Британии истерический страх перед педофилией – искаженное выражение вины за то, что для воспитания детей во многих британских семьях характерно сочетание пренебрежения, потакания и насилия. Социологические исследования (из тех, которым я обычно не очень-то доверяю) постоянно показывают, что в Европе – наименее счастливые и наиболее терзающиеся тревогой дети. Полагаю, нетрудно увидеть, почему это, видимо, так и есть.

Говорили ли правду мужчины, которых обвинили в «статутном изнасиловании» (кого-то и признали виновным), – а если да, то важно ли это вообще? Ведь даже мужчины, растлевавшие девочек всего шести-семи лет, заявляли, что те сами их завлекли, как если бы эти дети были взрослыми, а эти взрослые – детьми.

Впрочем, не все заключенные, «находившиеся под Правилом», совершили какое-то преступление на сексуальной почве. Некоторые просто искали защиты от других узников (которые им угрожали), или же были доносчиками (либо их подозревали в этом), или ранее были полицейскими либо тюремными служащими.