Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Они не нападали на нонсов, так что в этом крыле царил мир. Сочетание враждебности и презрения со стороны других заключенных служило для них своего рода социальным цементом – в полном соответствии с предсказаниями Дюркгейма, классика французской социологии. Они постоянно ощущали, что находятся в осаде, и знали, что если их лишат защиты, то на них тут же нападут, а возможно, даже убьют.

Поэтому «крыло защиты» (как его называли) было самым тихим, самым спокойным и в каком-то смысле самым цивилизованным крылом в нашей тюрьме. Тут не было никаких криков, никакого сознательного наслаждения шумом, поэтому ходить по этому крылу было сравнительно приятно. Тут никогда не случалось драк, и заключенные неизменно держались вежливо, даже льстиво. Отчасти это объяснялось тем, что они совершили преступления (если брать в среднем) в более почтенном возрасте, чем другие сидельцы; что эти люди принадлежали к несколько более высокому социальному классу; но главной причиной являлась та «подпочва страха», на которой зиждилась их тюремная жизнь. Этот страх никогда не покидал их.

Впрочем, он и не предохранял их от рецидива.

Но тут имеет смысл вспомнить одну примечательную историю. У нас сидел человек, совершивший преступление на сексуальной почве, к которому другие арестанты относились чрезвычайно доброжелательно. Это было маленькое, тщедушное создание с очень своеобразной внешностью и с таким низким уровнем интеллекта, что оно едва могло говорить. Вероятно, сексуально мотивированное нападение на женщину заключалось в том, что этот человек попытался ее пощупать.

Всем, кто с ним встречался, сразу же становилось очевидно, что он совершенно не понимал, за что его посадили, и не обладал какими-либо способностями, которые позволили бы ему адаптироваться к этой незнакомой и пугающей среде. Он не знал и не мог узнать, где он оказался и почему. Его тут же перевели в больничное крыло, где постоянно раздавались его отчаянные завывания (они до сих пор иногда словно бы звучат у меня в ушах). То, что его направили именно к нам, было достойно жалости и возмущения, но никакое другое учреждение не выразило готовности или желания принять его. А тюремной администрации закон предписывал брать всех, кого в эту тюрьму направят.

Другие обитатели больничного крыла реагировали на этого человечка не так, как они реагировали бы на обыкновенного нонса. Если бы одного из таких нонсов поместили в больничное крыло, его пришлось бы постоянно держать под особой защитой, ведь одна из фундаментальных потребностей человека – наличие рядом кого-то такого, на кого можно глядеть свысока.

Но тут они сразу же поняли, что его случай – особенный. Они нежно заботились о нем (иначе не скажешь). Благодаря их попечению он постепенно перестал выть и сделался почти счастлив. Возможно, еще интереснее то, что и узники, которые о нем заботились, тоже стали счастливее. Они нашли для себя цель в жизни (конечно, временную, иначе не могло быть в таких обстоятельствах) и сознавали, что творят добро: несомненно, для некоторых из них это было новое, незнакомое доселе чувство.

Примерно через две недели для этого молодого человека подыскали более подходящее пристанище, но там наверняка не могли заботиться о нем лучше, чем заботились эти узники. Им грустно было расставаться с ним: он ненадолго позволил заключенным проявить нормальную человеческую доброту без того, чтобы ее приняли за какой-то признак слабости (а значит, возможности поэксплуатировать того, кто эту доброту проявляет). Независимо от состояния своих чувств заключенный должен всегда демонстрировать своим собратьям «твердый панцирь», если он не хочет, чтобы из него сделали жертву. Но такая демонстрация (часто столь же необходимая в социальной среде, откуда узники пришли в тюрьму) требовала от них известного напряжения – если не считать по-настоящему жестокосердных арестантов да заключенных-психопатов (те и другие все-таки составляли меньшинство). Этот молодой человек, о котором надо было заботиться, принес в их жизнь своеобразное облегчение.

Меня не столько поражало, сколько печалило вот что: из какого же совершенно лишенного любви мира происходили многие заключенные – из мира, где все отношения между людьми сводятся к борьбе за власть, контроль, доминирование, какие-то преимущества. Они пришли из мира, где не было совсем никакой savoir vivre[24]: им были известны (и имели для них значение) лишь самые грубые аппетиты и удовлетворение самых примитивных потребностей.

В каком-то смысле было даже удивительно, что заключенные не были еще хуже, чем они были. Оптимист (я не отношусь к их числу) мог бы счесть это доказательством того, что человек в основе своей не является дурным, что его делает таким общество. Да, их детство часто было наполнено сознательной жестокостью (и глупостью), превосходящей всякое понимание. И эта жестокость часто приносила удовольствие тому, кто ее совершал.