Психология войны

О месте гибели 11 саперов я уже сказал, когда говорил о боях в районе Строково… Там основным был 1-й батальон 1073-го полка. Двигаться по большаку невозможно — основная сила противника была на правой стороне большака и поэтому при выходе из окружения, когда наши части находились на правой стороне железной дороги, батальон отводится в обратную сторону, то есть на левую сторону, доходит до деревни Матренино. Горюны были уже сданы, и по Волоколамскому шоссе непрерывно двигались вперед колонна за колонной немцы. Что же делать?　

Мы расположились в одну линию вблизи шоссе, надо было выбрать момент для того, чтобы проскочить через проходящие по большаку немецкие колонны. Вдруг　проходит мотоцикл, за ним легковая машина, за ней грузовые с солдатами, а мы находились метрах в 25–30 от дороги. Мной было дано распоряжение пропустить первую легковую машину, за ней грузовые, а когда проходит последняя легковая машина, даю команду «Огонь!» Приказ открыть огонь был только по кузовам машин, в шоферов не стрелять. Расчет был на то, что они, охваченные ужасом, не останавливаясь, своих раненых и убитых быстро повезут дальше, а мы в это время проскочим через дорогу.　

Так и сделали. Последнюю легковую машину приказано было остановить, поэтому был взят на прицел и шофер и сидящий рядом с ним офицер. Остановить машину мы решили для того, чтобы захватить документы. Когда открыли огонь, легковая машина сразу остановилась. Два офицера спрыгнули, упали, шофер остался за рулем. Некоторые немцы после стрельбы спрыгнули с машин, но уже смертельно раненые. Шоферы в безумии погнали машины. Я крикнул вперед группе, чтобы рывком пробирались в лес.　

У нас было такое указание: убил немца, докажи это. Мало сказать я убил 10—.15 немцев, давай доказательства. Поэтому наши бойцы были приучены — убил немца, лезь к нему в карман и доставай документы. Это делалось потому, что на войне очень много выдумывают, как и на охоте; только прицелился, а говорит, уже убил, убил одного — говорит, что убил 10. Вот и было приказано — убил, доказывай документом…　

Я подал команду «вперед!», и мы рывком устремились туда, к трупам 50–60 немцев, которые спрыгнули с машин и были подстрелены. Я повернулся и кричу своим людям: возьмите документы. В это время я находился как раз около убитого офицера из легковой машины. Думаю, наверное, у него никто не успел взять документы. Нет, смотрю, клапан кармана открыт. Немец — белобрысый, на руке след от часов. Кто ж это успел? Тут подошел Бозжанов, мы забрали из машины радиостанцию. Это была штабная машина, взяли документы, противотанковой гранатой взорвали машину и ушли в лес.　

Остановились на привал. Начальник штаба батальона Рахимов попросился осмотреть местность, я говорю: «Иди, осматривай.» Он пошел со своим ординарцем. Мы　сидим, курим. Взвод лейтенанта Буранаевского был поставлен для прикрытия со стороны большака, чтобы немец не застал врасплох. Вот мы сидим, разговариваем, курим… Вдруг взвод Буранаевского с криками «Немцы, немцы!» побежал.　

Я ничего не успел сказать, как весь мой батальон побежал. Эти мужественные люди, которые четыре дня дрались в окружении, побежали в панике, в беспорядке. Бросили две противотанковые пушки, которые с большими трудностями вывели из окружения.　

У меня мелькнула мысль: как же так, четыре раза выходили из окружения, из-за этих пушек мы всегда терпели неприятности. Не хотелось их бросать, а они по тропе не проходят, приходилось искать пути; задерживаться, выносить на плечах. Единственная мысль, которая пришла мне в голову: неужели все пропало?　

Помните слова Панфилова: жертвенный батальон? А батальон наш уцелел. И вот — немцы, а солдаты бегут. Я словно оцепенел. Смотрю, действительно, одна танкетка и около 20 немцев идут на расстоянии 100–150 метров. Был у меня такой момент отупления, когда я не мог отдать ни команды, ни распоряжение. Мной овладела единственная мысль — неужели все пропало? Вдруг слышу голос Федора Дмитриевича Толстунова, политработника:　

— Смотрите на своего командира, на комбата, — кричал он, — он остался один, а вы все бежите! Как вам не стыдно, назад!