Психопатология в русской литературе

– Бирюков подал ему карандаш и блокнот. Л. Н. накрыл блокнот носовым платком и по платку водил карандашом. Лицо его было мрачно.

– Надо прочитать, – сказал он и несколько раз повторил: разумность… разумность… разумность… Было тяжело, непривычно видеть в этом положении обладателя светлого, высокого разума, Льва Николаевича.

– Левочка, перестань, милый, ну что ты напишешь? Ведь это платок, отдай мне его, – просила больного С. А-на, пытаясь взять у него из рук блокнот. Но Л. Н., молча отрицательно мотал головой и продолжал упорно двигать рукой с карандашом по платку…

Аналогичное состояние перед припадком при другом случае, упомянутом выше, описывает и дочь его, А-ра Л.:

«В такие минуты он терял память (говорит она), заговаривался, произнося какие-то непонятные слова. Ему, очевидно, казалась, что он дома, он был удивлен, что все было не в порядке, не так, как он привык.

– Я не могу еще лечь, – сделайте так, как всегда. Поставьте ночной столик у постели, стул. Когда это было сделано, он стал просить, чтобы на столике была поставлена свеча, спички, записная книжка, фонарик и все, как бывало дома.

Когда сделали и это, мы снова стали просить его лечь, но он все отказывался…

Из этих отрывков, описывающих психическое состояние Льва Толстого перед припадком, мы определенно видим, что, его психика была настолько помрачена, что мы можем это состояние его психики обозначить, как то сумеречное состояние, которое бывает перед припадком у аффект-эпилептиков. По-видимому, при этих состояниях, он галлюцинировал, принимая, например, чужую обстановку в дороге (описанное дочерью Александрой Львовной выше состояние перед припадкам случилось в дороге) принимает за обстановку домашнюю, как она пишет: «Он был удивлен, что все было не в порядке, не так, как он привык».

Он требовал, чтоб был поставлен ночной столик, свеча и т. д.

А что у Л. Толстого бывали галлюцинации вообще, свидетельствует также Гольденвейзер.

В его дневнике на стр. 382 есть такая заметка, довольно, определенно на это указывающая:

«В дневнике Л. Н. есть запись, указывающая, что ему послышался, как бы какой то голос назвавший, не помню, какое число, кажется, марта.

Л. Н. казалось, что он должен в это число умереть, – на это есть несколько указаний в его дневнике».

Конечно, из этого свидетельства Гольденвейзера мы не можем в достаточной степени заключить, когда и при каких обстоятельствах послышался этот голос Л. Толстому: было ли это перед или во время припадка, было ли это во время каких-либо других состояний, ничего из этого заключать нельзя. Но одно несомненно, что Л. Толстой в тех или иных случаях галлюцинациям был подвержен. На это также указывает и Ломброзо.

Также отмеченная Крепелиным раздражительность и аффективность характера, свойственная аффект – эпилептикам, – мы также можем констатировать у Л. Толстого.

Эту сторону его психики хорошо характеризует сын его Лев Львович. Из нижеприводимых нами целого ряда отрывков воспоминаний Льва Львовича мы можем довольно определенно представить себе картину этой аффективно-раздражительной психики Льва Толстого.

… «Если он хорошо работал, все весь день шло хорошо, все в семье были веселы и счастливы, – если нет, то темное облако покрывало нашу жизнь».

…«Я вспоминаю, что каждый вечер управляющий приходил к нему разговаривал с ним о делах, и часто мой отец так сердился, что бедный управляющий не знал, что сказать и уходил, покачивая головой».

(Воспоминания Л. Л. Толстого «Правда о моем отце» – Ленинград. 1924 г.)

… «Почти каждый год приезжал Фет в Ясную. Отец был рад его видеть. Фет говорил мало и даже как-то трудно. Иногда, прежде чем произнести слово, он долго мычал, что было забавно для нас детей, но мой отец слушал его с живым интересом, хотя редко, даже почти никогда не обходилось без ссоры между ними». (Там же стр. 30)

…«Однажды отец в порыве ярости кричал на него (воспитателя-швейцарца).

«Я вас выброшу из окна, если вы будете вести себя подобным образом».

«Отец любил сам давать уроки математики…

Он задавал нам задачи, и горе нам, если мы их не понимали. Тогда он сердился, кричал на нас. Его крик сбивал нас с толку, и мы уже больше ничего не понимали». (Там же стр. 48.):

…Иногда таким исключением была болезнь детей, недоразумения с прислугой, или ссоры между родителями, «всегда были мне неприятными».

…«Я вспоминаю довольно серьезную ссору между отцом и матерью. Я тогда примирил их. Что же было причиной ссоры? Я не знаю, быть может, отец был недоволен чем-нибудь, что сказала мать, быть может, просто рассердился он на нее, чтоб дать выход своему плохому настроению Он был очень сердит и кричал своим громким неприятным голосом. Еще. Ребенком питал я отвращение к этому голосу. Мать, плача, защищалась». (Там же стр. 49).

…Я не любил его, когда он ссорился с мамой». Там же стр. 86).

… «Серьезный, всегда задумчивый, сердитый всегда и ищущий новых мыслей и определений – так он жил между нами, уединенный со своей громадной работой».

(Описание времени кризиса. Там же стр.97).