Психопатология в русской литературе

.. «С детства привык к уважению и страху перед ним». (стр. 105).

Из этих отзывов сына о своем отце мы определенно видим аффективный характер отца, так что «с детства привык к страху перед ним, ибо «серьезный, всегда задумчивый, сердитый всегда» отец часто ссорился. Ссорился со своей женой, ссорился с друзьями, с прислугой и даже на детей своих он сердился, кричал» настолько, что «горе нам, если мы их (т. е. заданных им задач) не понимали».

– Эта аффективная а вспыльчивая психики преобладала над Толстым, особенно в ту его эпоху жизни больше, когда его религиозно-мистические идеи и настроения еще не охватили его. Как известно, этот перелом в его психике начался в начале 70-х годов и к 80-м годам закончился. Перелом этот также не произошел случайно, а является логическим следствием структуры аффект-эпилептической психики.

Как отмечено было выше, Крепелин считает симптомом, двойственным аффективной эпилепсии также приступы патологического страха смерти. Этот симптом мы имеем также у Льва Толстого.

О том, что он страдал от этих тяжелых приступов страха мы увидим сейчас.

Отметим сейчас один из наиболее ярких приступов, с которого, по-видимому, и начался последующий ряд таких приступов.

В 1869 году, при поездке в Пензенскую губернию для выгодной покупки нового имения, Лев Толстой останавливается в Арзамасе и там переживает приступ болезненного страха смерти, безпричинной тоски.

Он так описывает это переживание в письме к Софье Андреевне от сентября 69 года:

– «Третьего дня в ночь я ночевал в Арзамасе, и со мною было что-то необыкновенное. Было 2 часа ночи; я устал, страшно хотелось спать, и ничего не болело; Но вдруг на меня напала тоска, страх и ужас, такие, каких я никогда не испытывал». Сын его Сергей Львович в своих воспоминаниях (Голос минувшего 1919 г. кн. № 1–4) также описывает этот приступ:-

– «В одиночестве, в грязном номере гостиницы, он в первый раз испытал приступ неотразимой, беспричинной тоски, страха смерти; такие минуты затем повторялись, он их называл «Арзамасской тоской».

Это переживание он описывает в «Записках сумасшедшего»).

В Толстовском ежегоднике за 1913 г. С. А. Толстая в ею напечатанном отрывке «Из записок Софьи Андреевны Толстой» под заглавием «Моя жизнь» она, описывая 4-е паломничества Л. Н. в монастырь «Оптина Пустынь» (в 1877, 1881, 1880, 1910 г.) замечает: «сколько напрасных, тяжелых ожиданий смерти и мрачных мыслей о ней пережил Л. Н. во всей своей долголетней жизни. Трудно перенестись в это чувство вечного страха смерти».

Да, эти приступы страха перевернули все существо Л. Н-ча, – Вся его мистика, вся его добродетельность, резиньяция жизни, отказ от барства и проч., вся его мораль и проповедь объясняется нам благодаря этим и другим психопатическим переживаниям, как мы это увидим после.

Отметим также еще особенность в психике Толстого, которая также дополняет картину аффект эпилепсии.

Это – чрезвычайная сенситивность и эмотивность.

Как известно, Л. Толстой реагировал чрезвычайно сенситивно на всякую несправедливость, на всякое зло Этой сенситивностью, и чрезвычайно повышенной чувствительностью объясняется и чрезвычайно легкая слезливость Л. Толстого.

Л. Н. легко был склонен к слезам при всякого рода эмоциональных переживаниях. Это подтверждается данными наблюдениями Гольденвейзера, у которого в дневнике мы читаем (стр. 376):

– «Плакал Лев Николаевич легко, больше не от горя, а когда рассказывал, слышал, или читал что-нибудь, трогавшее его. Часто плакал, слушая музыку». Вообще в дневнике его часто отмечается факт, что Л. Н. плачет по поводу того или иного переживания (неприятного или приятного характера).

«Я хотел продолжать разговор, – пишет он, – но к горлу что-то подступило. Я очень слаб был на слезы. Не мог больше говорить, простился с ним и с радостным, умиленным чувством, глотая слезы, пошел».

«От радости, или от болезни, или от того и другого вместе я стал слаб на слезы умиления, радости. Простые слова этого милого, твердого, сильного человека, такого, очевидно, готового на все доброе и такого одинокого, так тронули меня (речь идет о случайной встрече с крестьянином), что рыдания подступили мне к горлу, и я отошел от него, не в силах выговорить ни слова».

Эта резкая наклонность к слезам (сенситивность, «чувствительность») замечается еще с детства. Его за это в детстве прозвали: «Лёва – рева», «Тонкокожий».

Яркие примеры этой чувствительности он приводит в своем очерке «Записки сумасшедшего». Эту черту (по-видимому, унаследованную от матери) он сам неоднократно отмечает в своих письмах и произведениях.

После его перелома психического эта слезливость резко увеличилась, а под старость – тем более.

Сам Лев Николаевич сознает связь этой слезливости, когда он говорил: «От радости, или от болезни, или оттого или другого вместе я стал слаб на слезы»…