Кристи: «Да такому, как ты, – говорит он мне, – и она хороша будет. Отправляйся к священнику, тебе говорят, – а не то прихлопну, как мокрицу». Я ему: «Ну да, прихлопнул один такой», – говорю. А он: «Пошел живо, черт тебя забодай». Ну а я: «Как же, говорю, иду уже!».
Сара: И правда, что это он…
Кристи (стараясь произвести впечатление): Тут еще и солнце встало на холмом, туча набежала – у меня аж в глазах потемнело. «Ну, спаси господи твою душу», – говорит он тогда и замахивается косой. «Ты о своей подумай», – отвечаю, а сам – за мотыгу.
Сюзанн: Вот так история.
Онор: Да он и говорить мастак!
Кристи (польщенный, он приободрился и размахивает косточкой): Он как секанет косой, я влево скакнул. Потом развернулся, чуть поворотился – и как дал ему, прямо по затылку вытянул (подносит кость к кадыку), аж по самый подбородок башку расколол.
Девушки (вместе): Вот это да! Ей-ей, вы парень хоть куда, храни вас Господь!
Альфред Жарри (1873–1907)
По аналогии с его собственными определениями: «Редон – загадка» или «Лотрек – афиша», о самом Жарри можно было бы сказать: «Жарри – револьвер». «Как все-таки приятно быть истинным домовладельцем, – пишет он г-же Рашильд в год своей смерти, уже тяжело больной, – можно палить по стенам, не выходя из спальни». Когда однажды вечером в компании Гийома Аполлинера он приходит на спектакль в цирке Босток, то убедить соседей по ложе в присущих ему задатках укротителя зверей он решает, размахивая револьвером. «Жарри, – пишет Аполлинер, – не скрывал своего удовлетворения от того, что так напугал бедных обывателей, и на площадку империала, который должен был доставить его в Сен-Жермен-де-Пре, он забрался, по-прежнему сжимая в руке револьвер; прощаясь, он помахал мне сверху своим „бульдогом“». В другой раз он забавлялся у себя в саду тем, что откупоривал бутылки с шампанским выстрелами из пистолета. Пули довольно часто летели мимо цели, и дело закончилось гневным вторжением дамы, дети которой играли в саду по соседству. «Подумать только, а если бы вы попали в кого-нибудь из них!» – «Да что вы так переживаете, мадам, – был ей ответ, – мы вам заделаем новых!» Как-то за ужином он стреляет в скульптора Маноло, который якобы донимал его гнусными предложениями; друзьям, пытавшимся вывести его из-за стола, он бросает: «Нет, согласитесь, в литературном смысле это было неплохо… Да подождите же, я еще не расплатился». И, наконец, именно вооружившись двумя револьверами, с залитой свинцом тростью в придачу, в меховой шапке и домашних тапочках приезжал он по вечерам, уже в конце своей жизни, к доктору Сальтасу (который, спросив его перед смертью, что облегчило бы его страдания, услышал: зубочистка).