Психопаты шутят. Антология черного юмора

Он достал ее снова Из кармана худого, Повертел так и сяк И одно только слово С губ слетело: «Бедняк!». Он склонился над нею, Но, дыханием грея, Ужаснулся и сам Мысли той, что злодею Мозг сверлит по ночам. В миг сердечной растравы Он прожег ее лавой Слез, прибавив тепла Комнатушке дырявой, Что насквозь протекла. Стал тереть что есть силы, Чтоб бедняжке застылой Прежней жизни придать, А она все спешила Вглубь зарыться опять. Снова, бедную, вынул, Поглядел, отодвинул, Меря вес и длину, И, как прежде, отринул Ту же думу одну. Изнывая, тоскуя, К ней припал в поцелуе, Но, от страха бледна, «Вспомни пору былую!» – Возопила она. Сжал ее и обратно Возложил аккуратно Но свой бедный брегет, Отвечавший, понятно, Звуком – тягостей нет. И решился, мрачнея, Он разделаться с нею Разом, наверняка. «Недурная затея – Заморить червячка». Перегнул, Обломил, Тесаком Отхватил, Вымыл, В печь положил, Потушил, Проглотил. Говорила же в детстве ребеночку мать: «Аппетит нагуляешь – будешь руки глодать».

Заметки без названия

Идти можно и потеряв голову.

Есть сердца, подобные бутылкам вина, что, обернув смоченной тканью, выставляют на солнцепек. Тряпка горяча, как огонь, а содержимое бутылки холоднее льда.

Обещания и истина – точно шары, которыми, играя, перебрасываются люди; только в отличие от шаров они повисают в пустоте.

Еще один год заметок без названия

Ель, что идет на изготовление гробов – растение вечнозеленое.

Ах, как жалко, что женщинам приходится есть – пусть бы и клубнику со сливками!

Нет единицы вернее той пары, из которой вырастает тройка.

Я слишком люблю женщин, чтобы скрывать от них очевидную истину: все они иногда злодейки. – Уж извините меня за подобную грубость, но и из моего смиренного кладбища лезут временами смеющиеся кости.

Захолустный городок – настоящая дыра, а наполняющие его великие идеи – забившаяся в нее крыса.

Однажды я видел почтовый ящик на кладбищенских воротах.

Вот было бы смеху, коли все, что люди не брали бы в руки, приставало к коже на манер бородавок – тогда бы на свете остались одни торговцы ляписом.

Что в Лувре, что в окрестных лавках – одни портреты по пояс да гипсовые статуэтки, но как чужды они друг другу, как далеки от жизни! Нет больше Фигаро, соединявшего такие же холсты и целебную крошку, чтобы изготовить перевязку для больных глаз (так, по крайней мере, считают академики).

Все или ничего. – Три эти слова послужат прекрасными очками дамам, которые заявляют, что читать могут лишь по книге нашего сердца; Все и Ничего встанут на место стекол, а Или дужкой изогнется вокруг носа.

Вообразите себе газету: роскошная бумага – сама земля; изысканные литеры – белый день; тончайшие чернила – ночь! Все пишут, все читают – вот только понять никто не может.

Минуты в дешевых гостиницах – что крылья без птицы.

Какой это все-таки ужас – длинные ногти на прекрасных ручках![17]

Мы вовсе не добры по природе: просто довольны собою.

Для того, чтобы в рассуждениях появилась горечь, необходимо лишь вообразить замок, отпираемый рукою живого человека – а затем представить себе кладбище, где руки мертвецов замерли без движения.

Шарль Бодлер (1821–1867)